Жизнь Тойву оборвется с первым лучом солнца. Она умрет тихо, со счастливой улыбкой на губах. И утром я отнесу ее к корням старого дуба. На дно ямы ляжет медвежья шкура, а в руки Тойву я вложу ту самую шкатулку. И, повинуясь порыву, нарву букет из ромашек, васильков и колючей череды – пусть дорога души ее будет легкой, а хозяйка ледяных чертогов, в которые лежит путь проклятых душ, милосердна.
Я вернусь в хижину.
И на дверях ее подарком от бельмоглазой Акку будет висеть медвежья шкура. Она придется мне впору, заглушит голос сердца, заберет боль и оставит холод, тот, внутренний, который лишь живая кровь способна утолить.
Закрывая глаза, я всякий раз буду слышать, как где-то далеко бьется сердце.
Тук-тук.
Янгхаар очнулся, когда и лес, и овраг остались далеко за спиной.
Кейсо опасался, что мальчик не выдержит скачки, но и медлить не смел. Чудились за спиной голоса гончих, которые, говорят, у Тридуба весьма хороши. Вот и нахлестывал лошадей.
Летели. Месили копытами сочные травы заливного луга и отяжелевшие, налившиеся позолотой колосья пшеницы. Вздымали придорожную пыль. Кони проскочили сквозь низкий осинник, за которым проблескивала широкая лента реки. Пошли по воде, и брызги разлетались, как некогда монеты, щедро разбрасываемые рукой Янгара. И только миновав излучину, Кейсо позволил лошадям перейти на шаг. Нынешние места были знакомы ему.
Кейсо спешил, но и в спешке не позволил себе беспечности. Остановившись в низине, поросшей мелкой жесткой осокой и ежовником, который шелестел, предупреждая о незваных гостях, Кейсо перерезал веревки, что удерживали Янгара в седле. То ли удар был силен, то ли мальчишку приступы измотали, то ли крови он потерял слишком много, но Янгар сполз с седла. И Кейсо едва успел его подхватить.
– Ты… – Веки дрогнули.
– Я, бестолочь ты этакая. Кто еще? – Кейсо кинул плащ Янгара на землю. Благо лето, тепло. Ночь переможется, а наутро, глядишь, мальчик отойдет, он выносливый.
Янгар лег на плащ и, поморщившись, попытался избавиться от разодранной куртки.
– Погоди, – Кейсо снял седельные сумки, – сейчас я тобой займусь. Ну вот объясни мне, глупому, зачем ты на медведя полез?
– Медведицу, – уточнил Янгар, болезненно щурясь.
– Какая разница?
– Большая. Медведицы хитрее.
– Ну если так…
Кейсо быстро сложил костерок из сосновых шишек и тонких, пропитанных смолой, веточек. Крохотный походный котелок он наполнил мутноватой водой из ближнего ручья. Достал сумку с травами и кисет, в котором хранил тонкие иглы да шелковые нити.
Мальчик часто себя ранил.
– Тем более если хитрее. – Кейсо присел рядом. – Надо это тебе было?
Молчит, упрямец.
Всегда был с норовом, и год от года ладить с Янгаром становилось все сложней. И бывало так, что Кейсо всерьез подумывал о том, чтобы уйти, да всякий раз останавливался – он успел привязаться к мальчику. Да и тот Кейсо любил, так, как умел.
Не его вина, что Янгхаара Каапо любить не учили.
А может, и к лучшему, что не учили, не так болеть будет, когда узнает про жену. И стоило подумать о ней, как Янгар спросил:
– Аану…
– Ее нет. Пей.
Янгар мотнул головой и попытался оттолкнуть руку.
– Не дури. – Сунув горлышко фляги меж стиснутых губ, Кейсо велел: – Пей.
Во фляге был бальзам на семи десятках трав, горький, едкий, оставляющий мерзкое послевкусие, но весьма полезный.
– Воняет, – пожаловался Янгар, пытаясь отдышаться. Воздух выходил со свистом, тяжело, но на губах не было кровавых пузырей, что радовало.
