Чёртов угол - страница 19

Никита миновал вечно раскрытые железные ворота, вросшие в землю. Прошёл по покрытой мхом каменной дорожке, которая вела от ворот к крыльцу. Куча мусора, лежавшая во дворе, сколько мальчик себя помнил, приветственно махала ему метёлками иван-чая и крапивы. Старая сирень простёрла над двором узловатые руки, сжимала воздух сухими пальцами, грозила закату кулачками цветочных бутонов. Крыльцо, крашенное старой белой краской, давно уж просело, припало на сгнившие колени бревенчатого фундамента.

Никита открыл скрипучую дверь, прошмыгнул в тёмные сени и зашёл в комнату. На дощатом коричневом полу при свете голой лампочки, повисшей на чёрном толстом проводе, мальчик увидел деда. Тот лежал на спине, лицо его было спокойно, и только одна рука стискивала ворот потёртой клетчатой рубашки. Старый зелёный брезентовый дождевик валялся у входа. Никита нагнулся и машинально его повесил, не отводя взгляда от деда. Он сразу понял, что случилось.

Мобильного у них в доме не было. Удивительно, но дед и без него справлялся. Как-то так выходило, что он всегда был в курсе всех сплетен и новостей, особенно тех, которые его касались. А те, кто хотел встретиться лично, приезжали к нему домой. И, что самое интересное, всегда заставали деда дома – хотя он на месте не сидел. То на пасеку, то на дальний участок, то вообще в леса за каким-то чёртом. И всё время со своей вечной клетчатой сумкой на плече. Сумка была родом из девяностых, сам дед – из пятидесятых, а то и раньше. Словно паук, который протягивает социальную паутину, Виктор Георгиевич, или Горгыч, как его называли, знал всех, и все знали его. Интересно, что грибов и ягод у них в лесах особо не было, всё уже дачники вытоптали, но он всегда притаскивал полные корзины.

Один раз Никита выпросил на день рождения смартфон, так тот приказал долго жить через два дня. Телевизор, правда, был, но старинный, громадный, как гроб, и чёрно-белый, как сорока. Дед его по выходным включал и уходил из комнаты. Как ритуал какой-то. Так что у них в доме электроники не было. Не выживала. А вот всякую технику дед любил. Скутер был, он на нём в совхоз катался, мотоблок был. В покосившемся дощатом гараже навороченный мини-трактор, то ли японский, то ли шведский. И ещё куча оборудования – от ковша и снегоуборочной насадки до плуга и картофелекопалки. Картошку трактор и правда копал резво. Никита даже не знал, сколько такой может стоить. Дядя Леша, Вадиков отец, как узнал, только засвистел – мол, откуда у Горгыча такие деньги. Откуда-откуда. Наторговал, понятное дело. Вот уж что дед всегда умел. На тракторе с прицепом он гонял на пасеку и дальние участки. По деревне или в магазин – на стареньком велосипеде. А так-то пешком. И везде поспевал.

Нет мобильного. Как позвонишь? Как скажешь, что он лежит весь синий на полу и уже не хрипит? Вот Никита оседлал дедов велик и доехал до крайнего дома. Постучался к бабе Тане. Долго стучал, не жалел кулаков – баба Таня уже глухая, сразу не услышит. Сказал, что к чему, просил вызвать скорую. Потом вышел, сел на скамейку, тёр кулаком сухие глаза. Смотрел бессмысленно на оранжево-жемчужный закат над Сорным лесом.

Это так дед его называл, хотя сам туда ходил постоянно. Никиту с собой не брал. Везде брал. На рыбалку ночью – ставить верши в озере или ловить на новомодный спиннинг, который ему подарили покупатели. На пасеку. На дальние поля, картошку сажать и убирать. В город брал. А в лес не брал. Почему – непонятно. Дед Витя, Виктор Георгиевич, или Горгыч, не любил объяснять. Он чаще шутил – так, что всякая охота пропадала спрашивать, – или отмалчивался. Нет, и всё. Никита молчанию не огорчался, давно привык. Дел и так полно в доме было, особенно после того, как мамы не стало. А теперь вот и деда.