– Твоего явно хватит на двоих. – Ничуть не обиделся Яр, прислонившись к стволу рядом. – Не трясись так, я на ерунду не обижаюсь.
– …Так, из-за чего у нас беды случились? Раз ты “за чистую монету не принимаешь” тот неправильный обряд? – Осторожно спросила Рада, оставив корзины в покое и вытянувшись наконец в полный рост рядом с Яром. Чтобы смотреть ему в лицо, ей все равно приходилось немного задирать голову.
– Ну, то, что я не был в курсе “женитьбы”, еще не значит, что ваш горе-обряд не имел за собой никакой силы. – Уточнил парень, глядя в темноту вокруг. Наверняка же все распрекрасно видит. – Я на вас, живых, обиды не таю, это верно. И почему у вас хворь эта завелась, или погода испортилась, я тоже пока не знаю, если честно. Но выясню.
– Выяснишь? – С надеждой в голосе повторила девушка.
– Ага. Раз уж тебя мне на руки сплавили, надо будет по-честному отработать такой “подарочек”. – Хмыкнул парень, и, заметив, как Рада напряглась и защитно прижала руки к груди, добавил: – Расслабься, в качестве жены ты мне совершенно без надобности. Но и к людям тебя пока отпускать нельзя, эти дураки тебя попросту утопят, или еще как со свету сживут. А ты вроде не дура, и вообще, жалко мне тебя. Так что, будешь помогать!
– Спасибо?.. – Рада несколько раз моргнула, стараясь уложить в голове это его заявление. – А с чем помогать?
– Пошли, на месте объясню. – Махнул рукой дух, подхватывая девушку под локоток и увлекая куда-то в сторону топи.
***
Луна зашла за тучи, и в непроглядной темноте мелькающий меж деревьями факел казался ярким, словно смотришь прямо на Солнце в ясный полдень.
Огонек метался, изо всех сил торопясь – сам не зная, куда. По краю поля, напролом сквозь еловую поросль, через березовую рощицу, что одной ногой стоит уже в болоте.
Искал долго, силясь высмотреть среди деревьев человеческую фигуру, надеясь, что заплутал и проглядел. Что вон за тем стволом, за тем вывороченным корнем, за той кочкой – сидит и ждет, живая и невредимая.
Но ее не было.
Златослав тяжело опустился на землю – ноги так дрожали, что уже и не держали вовсе. Кровь шумела в ушах отбойным молотком. Хотелось кричать и звать, продолжать искать в потемках, браниться на чем свет стоит.
В свете факела что-то мелькнуло на краю его зрения – раз, другой. Странно ритмичное, повторяющееся мельтешение, редкое в такую безветренную погоду.
(Словно природа затихла, скорбя вместе с ним.)
Веревка. От высокой ветки тянется змеей к самой земле, покачивается легонько. На конце – ни узла, ни оборванного края, да и длины много. Развязала!
Из груди Златослава вырвался прежде сдерживаемый звук – уже не болезненный стон человека, потерявшего то немногое, что было дорого его усталому сердцу, а смех.
Смех радостный, и нервный, и облегченный разом, громкий – разносящийся по всей округе. Сколько чувства было в этом звуке, сколько боли и счастья, надежды, ожидания – Златослав бы не удивился, если б вместе с этим смехом он испустил дух и упал замертво.
Развязала. Сумела убежать и спастись, не осталась на съедение диким зверям и на растерзание непогоде. Его кровиночка, жива!
Но, где? Куда подалась, где схоронилась?
Дома нету ее, да и не будет – не такая Рада дура, чтобы на селе показываться сразу после того, как ее “жениху” отдали.
Придумали же, дурачье! Прицепились к мелочи, с радостью свалили на девочку всю вину, непонятно даже, за что – и ее же жизнью пытаются откупиться, бессердечные.
