– Павлу-то… оно, конечно, радостно, а вот душе моей покоя нет.
– Отчего же она страдает? – удивился Фотий.
– Оттого, что рад бы всех детей конфетами одарить, только нет у меня такой возможности. Вот, к примеру, праздники у нас… Что мы делаем? По домам ходим и с молебен деньги берём.
– А как иначе? Церковь надо содержать, да и самим что-то есть надо, – ответил Фотий.
– Понимаю я всё это прекрасно. Не об этом речь, а о том, чтобы меру знать, не отбирать последнюю копейку у труженика. А в праздники бесплатные подарки детям раздавать. Не так бы это и накладно было для церкви нашей.
– Конфетки… – вновь задумчиво проговорил Фотий. – Да, конечно, понимаю… конфетки, подарки. Это хорошо, обязательно продумаю этот вопрос. Мальчонка-то, верно, из какой-то совсем уж бедной семьи?
– Не сказал бы, что совсем. Бедны, конечно, но как все, не беднее других. Да, вы всех здесь знаете, отец Фотий. Совсем уж бедных в нашем селе нет. Тёлкина Семёна Фёдорова – сын… Павлом назвался.
– Вот оно, что… Тёлкина… Семёна Фёдорова, – задумчиво протянул отец Фотий. – Вот и хорошо, – уже оживлённо, – пусть порадуется малец. Благое дело вы сделали, отец Симеон. Благое! Господом Богом зачтутся ваши благие дела.
Поздно вечером, когда уже и собаки спать улеглись, в ставни дома Тёлкина кто-то тихо постучал.
– Кто там? – донеслось из сонных комнат дома.
– Выйди, разговор есть, – кто-то тихо ответил.
– Погодь! – ответил Тёлкин и мысленно. – Черти тебя носят!
Во дворе дома, в тени его, стоял отец Фотий.
– … вот так и сделай, Семён. В долгу не останусь. Сто рублей подарю, а десять, вынув из кармана деньги, – вот, прям, сейчас и вручаю.
– Всё сделаю, будьте спокойны, отец Фотий, – ответил Тёлкин.
– Вот и хорошо! Вот и договорились. Да не забудь, пусть на дьякона всё валит… сын-то… твой.
– Он у меня сообразительный. Сделает! Будь здоров!
Отец Фотий потирал руки.
Через два дня в церкви произошла кража. Дьякона Симеона епархиальное начальство отстояло, не допустило над ним суда, собственно, кулёк конфет, подаренный им ребёнку, был недостаточной уликой для его обвинения. Перевели его с повышением в Омск.
Прошёл год, в течение которого отец Фотий единолично властвовал в селе. Но сколько верёвочке ни виться, а конец всё равно будет.
Проговорился Павлик, – похвастался перед своим ровесником – сыном зажиточного крестьянина Панкова – Федькой.
– А батя мне целый рубль в прошлом годе подарил!
– С каких это щей такой подарок? – хмыкнул Федька.
– А вот с таких! Я дело умное сделал! Вот!
– Знаю я твои дела! Чё-нибудь украл!
– Не чё-нибудь, а целых сто рублей!
– Врать-то!
– А вот и не вру! Вот те истинный крест! – перекрестился Павел. – Из церкви в прошлом годе украл. Слыхал, небось! – гордо вскинув голову, ответил младший Тёлкин. – Только тогда я не взял себе ни копеечки.
– Так все знают, что это ты был. Что такого-то? Все деньги-то у тебя тогда же и забрали.
– А, ну тебя! Ничё-то ты не понимаешь! – махнул рукой Павел. – Батя мне рубль-то дал не за деньги, что уворовал, а чтобы я молчал. Вот!
– Молчал! – усмехнулся Фёдор. – А кто всё высказал полицмену-то? Я что ли, али кто другой? Врёшь ты всё!
– Вот те крест! – вновь перекрестился Павел. – Ничё-то и не вру. А соврал, так батя велел.
– Соврал, не соврал! Ты чё мне мозги баламутишь? Ну тебя, совсем умом завихрился!
– И ничё не завихрился! Я же тебе русским языком говорю, что не вру, а соврал потому, как батька учил, чтобы, значит, отца Фотия не подвести.
