Ночь излила на сырую серую землю тонкое расплавленное серебро своих звёзд. Луна открыла уставшей от грозы земле улыбку. Грозные отголоски грозы унеслись в дальние края, но к утру всё повторилось.
Горожане вновь надели плащи, и вышли в сырую промозглость новых серых будней. Приход светлого утра с солнцем не оправдал их надежды. К вечеру они вновь поднимали глаза к небу, с мольбой и тоской смотрели на него, но оно было равнодушно к их мольбе и печали. Всё повторилось.
Ночь была мизерной передышкой неба, после которой оно с удвоенной силой набрасывалось на маленький островок разумной жизни, отодвигая надежды на чистое небо на неведомое никому время. Весь день дождь, уныние и тоска в глазах замужних женщин, ждущих своих мужчин со службы. Снова слёзы в глазах девушек, засевших дома за вязанием, чтением книг или за роялем, а не на свидании с любимым у реки, в парке или в каком-либо другом укромном уголке вдали от любопытных глаз, где можно предаться нежным ласкам и страстным поцелуям. Небо хмурилось и изливало свою слёзную дневную депрессию уже семь дней. К вечеру оно светлело, ночью осыпало своё тёмное одеяние чистыми звёздами, лепила на себя улыбающуюся луну, а с утра и до вечера нового дня вновь набрасывалась на землю грозовым ливнем.
***
Лариса сидела у окна гостиной комнаты, в руках был томик стихов Фёдора Кузьмича Сологуба, а в глазах слёзы, навеянные его стихами. Едва заметно шевеля губами и беззвучно всхлипывая, она уже в который раз тихо перечитывала волнующие душу строки:
О сердце, сердце! позабыть
Пора надменные мечты
И в безнадежной доле жить
Без торжества, без красоты,
Здесь Лариса останавливалась, переводила взгляд к окну и задумчиво всматривалась в струи дождя, глухо барабанящие по железной крыше дома, подоконнику и мрачным грязным лужам, пенящимся под их ударами.
– "Без торжества, без красоты…" Ах, как это чудесно сказано! – восклицала она и вновь читала:
Молчаньем верным отвечать
На каждый звук, на каждый зов,
И ничего не ожидать
Ни от друзей, ни от врагов.
Суров завет, но хочет бог,
Чтобы такою жизнь была
Среди медлительных тревог,
Среди томительного зла.
– О, Боже, как чудесно! Как трогательно и таинственно! – прикрыв глаза, проговорила Лариса и с возвышенным чувством своего внутреннего состояния произнесла последние строки стихотворения. – "Чтобы такою жизнь была… Среди томительного зла"
По ту сторону входной двери кто-то настойчиво дёргал шнурок колокольчика.
Лариса вспомнила, что дома одна, кухарка ушла на базар за продуктами, а горничная уехала в деревню, навестить родных и заболевшую мать.
Не выпуская книгу из рук, подошла к этажерке, вложила томик в ряд других книг, большей частью русских авторов, и торопливой походкой направилась в прихожую, на ходу удивляясь:
– Что-то рано папенька пришёл. Не случилось ли чего?..
Колокольчик настойчиво бил по голове:
– Дзинь-дзинь, открой! Дзинь-дзинь, где ты! Дзинь-дзинь, я тут среди воды!
– Иду уже! Иду! – приближаясь к двери, мысленно успокаивала колокольчик Лариса и он, как бы услышав её, перестал трезвонить.
Отперев запоры, Лариса открыла дверь и тут же заохала и всплеснула руками, как это делает кухарка Марфа, если увидит что-то встревожившее её.
На пороге дома стояли Анна и Галина Мирошины.
– Девочки! – изумлённо, – как же я рада вас видеть! Как же вы… в такую грозу?.. В ливень? – причитала Лариса, приглашая подруг в дом. – Раздевайтесь, раздевайтесь скорее! Снимайте с себя плащи! Вот сюда, вот сюда, – указывая на вешалку слева от двери, – сюда повесьте! Промокли, верно, насквозь!? Ах, как я рада! Как я рада! А маменька-то, маменька ваша знает, где вы?
