– А батюшка-то при чём здесь?
– Ну и дура ты, Федька! Это вовсе не дьякон подговорил деньги-то с церкви украсть, а отец Фотий. Вот! Дура ты и есть дура, Федька, безмозглый!
– Ну, я тебе покажу, какой я безмозглый, голытьба дохлая! – отвернувшись от Пашки, мысленно возмутился Федька и, потрясывая залатанными шароварами, важной походкой понёс домой ошеломительную весть.
Через два дня отца Фотия и его подельника Тёлкина арестовали.
Судили, отправили на каторгу. На одном из этапов между Тюменью и Тобольском они бежали, убив ночью двух из пяти сопровождавших их конвойных, но были пойманы через три месяца в Созоновской волости. В начале ноября их судили в Тюмени военным судом и приговорили к смертной казни через повешение.
Между местными арестантами не нашлось ни одного лица, пожелавшего принять на себя обязанность палача, и таковой был привезён из города Туринска. В 12 часов ночи бывшего священника Фотия, в миру Харитона Николаевича Карамузова, тюремный надзиратель разбудил для следования на казнь. Карамузов довольно спокойно заявил: «Я, ложась спать, предчувствовал, что это последний день в моей жизни».
Затем Карамузов потребовал священника, исповедался, причастился и попросил шубу, сказав, что без неё идти холодно. Оделся и отправился на эшафот.
Приговор был приведён в исполнение в местном тюремном замке.
Июнь, сменив душный май, уже в первые утренние часы своего существования притащил откуда-то грозовую тучу и, застыв ею над городом чёрным бескрайним полотном, погрузил землю во мрак. Тотчас на крыши домов и прожарившуюся в мае землю робко упали крупные капли дождя.
– Слава тебе, Господи! – перекрестились горожане. – Услышал Ты наши молитвы! Земля-то ишь… как камень и потрескалась… трава и та погорела.
И июнь, услышав молитву людей, охватил своими могучими руками чёрную тучу, встряхнул её, да так крепко, что разом взорвалось нутро её сотнями нервных молний. Застонала от боли туча, загрохотала от злобы и набросилась на город жирными струями дождя.
Упав на земную твердь, небесные струи сливалась в бурные потоки и с жадной злобой заглатывали всё, что попадалось на их пути – конский навоз, облетевшую листву, пожухлую траву и расплавленную дождём землю. Обогащаясь земным даром, они злорадно кипели и неслись к обрывистым берегам Иртыша и Оми, надеясь и там поживиться чем-нибудь земным, но низвергались широкими водопадами в могучие воды этих сибирских рек, поглощались ими и, бесследно растворяясь в них, гибли в бессильной ярости и злобе.
К вечеру, истратив свой заряд, гроза затихла, в небесной бездне появились дымчатые синие проплешины.
– Хорошо пролило, ишь как парит! – восторженно говорили одни.
– Земля горячая, вот и парит, – равнодушно отвечали другие.
– Эт понятно, а землице как раз вовремя такой дождь, ещё неделя и погорело бы всё… – радовались прошедшему дождю первые.
– Какой к чертям урожай! – возмущался третий. – Промок до нитки… как будто взял кто-то за шкирку и прополоскал в реке… вместе с головой… Продрог… хуже некуда!
Говорили, возмущались, но смотрели на небо с благодарностью.
– Прошла жара!– говорили одни.
– Слава тебе, Господи! – перекрестившись, отвечали другие.
– С урожаем будем… ишь, как парит… Напилась землица! – говорили третьи.
И все с надеждой на новый светлый день, на урожай и на тёплую, но не жаркую погоду радостно потирали руки, прощались и расходились по домам.
