Осеннее равноденствие,
год успешно решил уравненье с двумя
известными,
день и ночь столковались на фифти-фифти.
Зарницы обходят сентябрь стороною,
погромыхивая, но не гремя,
выступают на цыпочках.
Бледная синева небесной финифти
ждёт рисовальщика пухлой плоти,
опрокинувшейся в альков
с грудой подушек,
бельём, похожим на взбитые сливки, – в общем,
сюжета с непременным участием
кучевых и перистых облаков.
Ожиданье,
томление духа, бессонница – это то, с чем
непременно столкнёшься,
захотев, наконец, овладеть письмом
с натуры, сбросившей с себя всё лишнее,
или, скажем, как сад, мглисто
проступившей под утро —
в окне ли, в тебе ль самом, —
ещё никем не прочитанной,
как самая нижняя строчка у окулиста.
Так начинается новая жизнь,
чья новизна относительна, – как-никак
первоисточник по-прежнему свеж,
и по-прежнему insipit vita nova,
подтверждая, что однажды забытое —
всё же кальций в наших костях, костяк
первородства, очищенный от слоёв иного значения
и от песка наносного.
Должно быть,
и это всё переменится,
природа не терпит несменяемых амплуа,
темноты прибывает на правую чашу весов,
хотя, возможно, для неё это лево.
Черноглазая, как азиаты с базара,
ежевика холмы захватила, склон заплела
сухою колючкой —
на манер тягучего их мотива, загадочного напева.
Похоже, что скоро арбы заскрипят,
верблюды надменно войдут, свысока
окинут город на том берегу,
глинистый спуск к обмелевшей Кубани, —
вышагивая с хитрой опаской,
глаз лиловый кося на завёрнутого в халат седока,
что сонно гундосит без слов
и лыбится, как Шакьямуни, сомкнутыми губами…
