Голос Дарренса рассеял все её сомнения:
– Мне надо бы думать, что да. Кроме того, я уезжаю скоро, и чем скорее, тем лучше. Но перед отъездом нельзя ли мне придти и отужинать вместе с Вами?
– Мой муж обрадуется, увидев Вас, – довольно холодно сказала миссис Адэр. Но Дарренс холодности в её тоне не заметил. Он думал лишь о том, как наилучшим образом использовать представившуюся ему возможность; он подстрекал свою восторженность и выражал её в словах скорее для собственной выгоды, нежели для соответствия мыслям миссис Адэр. Эта леди, надо сказать, всегда оказывала на него довольно туманное впечатление. Она отличалась чуждыми здешним местам статью и красотой – качества эти, впрочем, отнюдь не редко заметны теперь вдоль побережий Девона и Корнуолла, – носила модную причёску и всегда изысканно одевалась. Более того, она была дружелюбна. На этом познания Дарренса о ней кончались. Возможно, её главным достоинством в его глазах было то, что она подружилась с Этни Юстас. Ему следовало ближе познакомиться с миссис Адэр. Он поскакал прочь из парка, сожалея о том, что судьбы его и друга стали этим утром окончательно разъединены. В действительности же тем утром он связал их новой нитью, которая впоследствии опять свела их вместе, скрепила странными, ужасными взаимоотношениями. Миссис Адэр выехала вслед за ним из парка и, глубоко задумавшись, направилась домой.
У Дарренса оставалась всего одна неделя, чтобы собрать снаряжение и уладить дела с девонширским поместьем. Подготовка велась спешно и непрерывно, так прошла вся неделя, и в его квартире газеты за каждый день оставались неразвёрнутыми. Генералу предстояло пройти по суше до Бриндиси, и вот одним дождливым и ветреным вечером, ближе к концу июля, Дарренс с Дуврского пирса поднялся на борт почтового парохода, идущего в Кале. Небольшая компания, несмотря на унылую погоду, всё же собралась, чтобы проводить генерала. Отдали швартовы, раздались негромкие возгласы и, прежде чем они стихли, Дарренс осознал, что оказался окружён неким странным обманом чувств. Он облокотился о фальшборт, лениво гадая, последний ли раз видит Англию, жалея о том, что никто из друзей не пришёл проводить его, как вдруг ему показалось, что его желание исполнено, потому что он перехватил взгляд человека, стоящего под газовым фонарём, и этот человек имел фигуру Гарри Фивершэма и вообще был похож на него. Дарренс протёр глаза и посмотрел опять, только ветер заставил язычок пламени под стеклом неуверенно затрепетать, а дождь своей пеленой затуманил причал. Он смог лишь удостовериться в том, что человек там стоял, и смутно различить его бледное от света фонаря лицо. Мираж – сказал он себе. Гарри Фивершэм, скорее всего, в данный момент слушает, как Этни Юстас играет на скрипке под ясным небом, в роскоши донегальского сада. Он стал отворачиваться от фальшборта, и тут ветер стих, огни на пирсе загорелись ярко и прямо, и то лицо – его черты и выражение – отчётливо вырисовалось из теней. Дарренс перегнулся через борт судна.
– Гарри! – предельно громко, с изумлением в голосе прокричал он.
Но фигура под фонарём не шелохнулась. Ветер снова заколебал туда-сюда огоньки, лопасти вспенили воду, и вскоре почтовый пароход миновал мол. Это обман чувств, повторил он, совпадение. Лицо незнакомца, очень похожего на Гарри. Оно не могло быть – Фивершэма, потому что лицо, которое в какой-то миг столь отчётливо рассмотрел Дарренс, было осунувшееся и тоскующее, имело печать необыкновенных страданий и принадлежало человеку, отвергнутому друзьями.
