Четырнадцать дней - страница 9

. Я не спрашивала. Однако они дружили много лет. Она очень хорошо ко мне относилась. Не так, как давно потерянная мать, ничего подобного, хотя она мне все объяснила, когда в одиннадцать лет у меня начались женские дела. Не представляю, как бы мой отец с этим справился. Женщина исчезла из нашего поля зрения, когда я еще была маленькой, но я всегда вспоминала ее с теплом. Не так давно, за несколько недель до карантина, я случайно встретилась с ней – и это было что-то с чем-то! Пришла в любимую парикмахерскую, чтобы выпрямить волосы, ну, вы знаете: все шутят, что даже в раю доминиканские парикмахеры будут одной рукой накручивать локоны на щетку и тянуть изо всех сил, а в другой – держать фен, обдувающий голову раскаленным до бог знает скольки градусов воздухом, чтобы выпрямить пряди. И я раньше каждую неделю так делала, а потом до меня дошло, что эта фигня портит мне волосы. Короче, встретила я ее в парикмахерской и спросила, как она поживает. Сначала она не очень-то обрадовалась, увидев меня, – и вообще кого-то знакомого. А потом рассказала сумасшедшую историю – совершенно невероятную, но абсолютно правдивую. Все началось одиннадцатого сентября, и в парикмахерской все вокруг такие: «Да ну на фиг, опять про одиннадцатое сентября?! Сколько можно-то?» Однако, похоже, в ней есть нечто поучительное для нас сейчас, когда мы сидим тут, на крыше. Я называю ее «Двойной трагедией».

К слову, когда в парикмахерской начинают рассказывать что-то интересное, все фены смолкают. Волосы могут по-прежнему накручивать на бигуди, красить или стричь, но, если уж кто-то привлек всеобщее внимание историей, фены выключат наверняка, даже не сомневайтесь.

Я совсем забыла упомянуть, что Еве за семьдесят, но выглядит она на пятьдесят. Ей уже сделали укладку, в естественной седине все еще виднелось достаточно черноты: сразу ясно, что эти благородно-седые волосы когда-то были черными как уголь. А еще Ева, так сказать, добавила себе округлостей в некоторых местах, и она умела держаться так, что и в семьдесят выпуклости сзади и спереди смотрелись как надо. Возможно, именно так будет выглядеть Дженнифер Лопес, – нам остается только догадываться. Короче, в свои семьдесят Ева выглядела весьма аппетитно.

Она рассказала, что в пятьдесят с хвостиком, после ухода из «Полуденного шоу», как раз когда мы потеряли с ней связь, она влюбилась в молодого мужчину и сделала невообразимое: ушла от мужа, с которым так и не смогла завести ребенка. Она запала на доминиканца из (вы не поверите!) ансамбля меренгеро. Он был ударником и играл понемногу на всем – на клавесе, бонго, маракасах, треугольниках, колокольчиках и даже на ударном инструменте из Перу, сделанном из козьих копыт. Он играл меренге в джазовом стиле, вроде старых мелодий Хуана Луиса Герры (до того, как тот обратился в христианство), Виктора Виктора, Маридалии Эрнандес и Чичи Перальты.

На Еву внезапно нашло совершенно безумное желание поступать по велению сердца и плевать на все остальное. Она забила на то, что не позволяет многим в Латинской Америке и на острове делать так, как им хочется, а именно на вопрос «El qué dirán?» – «Что люди скажут?». «Да пошли все на хрен! – решила Ева. – Я люблю этого парня. Он играет в группе, а я ухожу от мужа».

Может быть, именно их дикая любовь вылилась в беременность. Трудно поверить, но, как призналась Ева на всю парикмахерскую, причем без всякого стеснения, секс у них был совершенно чумовой. Они просто из постели не вылезали. А с мужем у нее вообще секса не было – вот и все, что я могу сказать. Они перестали им заниматься. А тому парню, насколько я поняла, было лет тридцать, самый расцвет для мужчины. Боже, она такое про секс рассказывала! В общем, все было настолько прекрасно, что она в итоге забеременела. Вот так.