Но и здесь нашли выход земледельцы, скашивая гречиху в сырую погоду[64]. Досушил в снопах, обмолотил, будешь всю зиму кушать гречневые блины-колоба от пуза, правда без ароматного гречишного меда.
Гречиха является отличным медоносом, но очень любопытен тот факт, что многие жители Забайкалья того времени считали пчел за «вредных мух» наносящих ущерб хлебным посевам и даже огородным культурам. Понимаешь ли, садятся на огурцы, заразу разносят.
Доходило до того, что некоторые ловили пчел и посадив их в спичечный коробок, приносили к соседу-пчеловоду, с требованием «не распускать этих вредных строк[65]». Отведав медовухи истец обыкновенно менял свое мнение и понимал пользу пчел при опылении растений.
Обязательной культурой возделываемой на каждом крестьянском огороде был маньчжурский табак. У каждого казака в поселке висели на чердаке связки-папуши сушившегося табака. Почти все казаки были заядлыми курильщиками, а некурящие, так сказать, мелко покрошив, «прятали» щепоть табака, кладя за щеку. Ух и хитрецы!
К ним относился и отец Степы, казачина с ухарскими, шильями закрученными кверху усами. Лихо заломленная набекрень, видавшая не один дождь фуражка, с выцветшим на солнце желтым околышем, наборный казачий ремень, ноги, выгнутые колесом, о коих говаривал их хозяин во хмелю «адали воротина, хучь эргена прогоняй[66]», просторные штаны из синей китайской далембы ниспадают на добротно промазанные тарбаганьим жиром ичиги, перехваченные ниже колен ремешками из сыромяти, украшенных на концах медными колечками, начищенными до блеска куском кирпича, вот он казак Забайкальского войска Могойтуйской станицы Сергей Маркович Нижегородцев, нареченный в честь своего славного прапрадеда Сергея Нижегородцева Первого, относящегося к основателям тогда еще Могойтуевского караула. Три мужских имени были у Нижегородцевых в почете: Марк, Степан и Сергей. Четырех сынов подарила жена Анисья Сергею Марковичу – старший звался Михаилом, второй Степаном-Степой, пропадавшим день и ночь напролет в степи у абы Бурядая, потом шел Сергунька, окрещенный именем отца и его славных прадедов – Сергеем Сергеевичем Нижегородцевым, ну и младшенький, годовалый бутуз Александр Сергеевич, чуть ли не Пушкин.
Отец Степы пребывал в наиотличнейшем расположении духа. Тому были веские причины. Посевная закончилась в этом году рано. Весна выдалась дружной, враз согнав снег на солнепеках, оголив чернеющие вороновым крылом двойные пары. Запахло в Могойтуе, будоража истосковавшуюся душу землепашца знакомым с детства щекочущим духом цветущего ургуя, расцветившего синими заплатами покрытые прошлогодней бурой ветошью[67] склоны сопок. Медовый аромат исходящий от мохнатых желтовато-серых котиков вербы мешался с терпкой гарью весенних палов, пряным ароматом зацветающего багульника и смолистым запахом просыпающейся из зимней спячки тайги, всем этим непередаваемым словами весенних букетом, несомого ветерком с рассвеченных розовыми покрывалами багульника отрогов Могойтуйского хребта, синеющих за спящим подо льдом Ононом.
Четыре недели жил Сергей Нижегородцев с сынами на таежной заимке в Рысьей пади. От зари до зари трудились они не разгибая спины в поле. Зачин делали в конце апреля, когда в Рысьей пади и окрестных сиверах еще лежал снег и еще только набухали почки, когда заканчивали, сея последней гречиху, степь, черная после весенних палов покрылась сплошным разноцветным ковром из цветов и береза манила в баню шепчущей на ветру зеленой липкой листвой.
