Пела душа Сергея, когда он поглядывал на подросших сыновей. Старший Михаил, в свои неполные четырнадцать лет, коренастый крепыш, перепахивал на двух парах быков делянку прошлогодних паров. Хоть и двойной был пар, но ползучий пырей пророс шильями прошлогодней теплой осенью, оставь так, задушит пшеницу цепкой удавкой из корневищ. Второй сын, Степа, одиннадцати лет, боронил следом за старшим братом на двух конях. Весной оно как, полежит пахота день, не разобьешь комки потом молотком. А так шло как по маслу. Михаил пашет, Степан успевает боронить и пахоту брата, и за сеющим на соседнем участке пашни отцом, заделывая семена в землю. Отец шагает равномерной поступью, проваливаясь по щиколотку в мягкой пашне, раскидывая из висящего на плече рогожного мешка верной рукой сеятеля рассыпающееся китайским веером золотистое зерно. Всякая работа в поле важна, а сеятеля вдвойне. Не то взойдет пшеничка, полосками, пусто-густо, только семена погубишь. Поэтому и сеяли всегда умудренные опытом хлеборобы.
Третий сынок, любимец семьи Сергей Сергеевич, тоже не сидел без дела. Погонял неспешно переставляющих ноги быков, тянущих с кажущейся неохотой, а может и нет, поскрипывающий деревянный плуг. Звонкий голос шестилетнего пацана «Цоб, Мишка, цобе!» взлетал птахой в синее-синее небо. Задорно малому помогать братьям и отцу. Перебежав от Мишки к Степе, хватался на минуту-другую за вожжи, после чего скакнув воробышком, перебирался на деревянную борону, пытаясь удержаться на ее решетчатой спине. Борона, шеперясь железными зубьями, прыгала по неровностям пахоты, пытаясь сбросить балансирующего наездника. Сергей старший, крутнув кверху поникшие усы, улыбнулся во все лицо масляным блином. Казак растет! Коли на бороне устоит, то и конь не сбросит. Верно, Сергей Маркович!
– Серьга! Беги костер поправь! Чаевать пора! – слышится голос Сергея, и вот уже ноги в руки припустил Сергей Сергеевич к заимке, выполнять указание отца.
За черноусой пшеницей-кубанкой, посеянной по подработанному двойному пару, сеяли ярицу и овес по перелогу[68], последней гречиху по старой земле[69]. По сырцу[70] Нижегородцевы не сеяли даже в худые годы. Сколько посеешь, столько и пожнешь, так чего же семена впустую тратить.
Обыкновенно Нижегородцевы управлялись с посевом к началу июня, а нынче еще и май не кончился, а семена в земле, да и какой!
В тот самый день, когда закончили сев, пошел мелким ситничком теплый дождь, затянув густой кисейной сеткой заросшие вековыми елями пади и засеянные елани. Нет лучше погоды для хлебопашца управившегося с весенне-полевыми работами. Окинет он довольным взглядом мокнущие пашни, утрет со лба мозолистой ладонью капли дождя перемешавшиеся с соленым потом и скажет с расстановкой «Бог даст с хлебушком нонче будем. Щас после дожжика как на дрожжах все попрет!»
И верно, не пройдет и недели, как зазеленеют покрывшись густой щеткой всходов поля, радуя глаз сеятеля. Хорошо посеял, без огрехов, не стыдно будет перед посельщиками.
Нежданно-негаданно подвалившая удача (раненько отсеялся) подвигла Сергея Нижегородцева на землеробские подвиги. Давно он уже положил глаз на просторную елань покоящуюся версты две выше их заимки в Рысьей пади. Лежала она на отшибе от Могойтуя, можно было даже сказать у черта на куличках, радуя каждый год телят и жеребят Сергея Нижегородцева зеленым остречным сеном. Рос на залитой солнцем елани острец, первая трава Забайкалья
