Чуть дальше, у омета прошлогодней соломы, крытые драньем повети, где выстроились рядком телеги и сани, немного особняком стоят кошева с красной суконной полостью и подрессоренная бричка, вдоль стен развешаны на деревянных костылях седелки, хомуты и другая конская упряжь, обильно смазанная дегтем. Под крышей сушатся оглобли и черенки, там же висят гирляндой березовые веники. Сама баня чернеет крышей в огороде, рядом с колодцем. Во всем чувствуется хозяйская рука, нет даже хватка, являющаяся плодом смекалки, помноженной на трудолюбие. Под лежачий камень вода не течет, учил Марк своих детей, так же, как и свое время учил его отец, нашедший вечный покой на деревенском погосте Могойтуя.
Проведя быков на задний двор, Сергей поспешил в дом, обрадовать хозяйку хорошей новостью. Взойдя на выкрашенное охрой крыльцо, он отворил дверь в сени, откуда пахнуло запахом свежеиспеченного хлеба. Дверь в дом стояла отворенной. Анисью застал он в кути. В прилипшей к телу красной бумазеевой кофточке хлопотала она возле русской печи, вынимая из чела румяные пшеничные калачи, раскладывая их на расшитый петухами наквашонник[77].
Сергей залюбовался на минуту женой, глядя на ее ловко снующие руки и ладный стан. Красавица она у меня, лебедушка, не расперло ее, как вон других баб, идут по улице, с боку на бок переваливаясь, утка не утка, торба не торба.
Только сейчас заметила хлопочущая у печи Анисья вошедшего мужа.
– Чего гляделки-то повылупил, словно рубль серебряный на дороге нашел? – заругалась она, недовольная и в тоже время польщенная вниманием мужа. Все бы обнимался до миловался, а как глянет совратитель окаянный, аж в груди млеет.
На этот раз не спешил Сергей обнять жену за стан. Потянув за руку, повел во двор, показать привезенный от отца плуг.
Но увы, реакция Анисьи была более чем сдержанной. Какая-то железяка красная, на черта рогатого обличьем смахивает. Машинку бы швейную Зингеръ мне привез, вот это да! А то надоело к свекровке бегать.
Ничуть не удрученный мнимым безразличием Анисьи, Сергей прогудел.
– Матушка, завтрось утречком баньку истопи, залог со Степой пахать поедем.
– Чаво ты бухтишь, каку еще баньку, до покоса еще как до турецкой пасхи.
– Вот и я говорю, – упорствовал на своем Сергей, – стопи, зачин на елани делать будем.
– Вишь ты богохульник какой, – взвинтилась богобоязненная Анисья, – не бывать тому, совсем рехнулся. Вечерось стоплю, мойся коли хошь, но один, без меня, сразу тебе говорю.
Зная, что жену не переспорить, Сергей согласился, пойдя на попятную. Вечерось, так вечерось[78].
Думаю, здесь необходимо небольшое пояснение. В Забайкалье существовала традиция в день начала основных полевых работ, к коим относились сев, сенокос и уборка хлебов, топить утром баню. После помывки молились усердно при зажженных свечах, прося вспоможения у Господа Бога и лишь затем выезжали в поле делать зачин. При этом день «зачина» ни в коем разе не являлся праздником или воскресеньем.
Эта была лишь одна из немногих земледельческих традиций. Так, например при посеве конопли зарывали в землю вместе с семенами несколько яиц. В засуху приглашали священников на молебен и ходили с иконами по полям. Накануне Родительского дня накрывали на ночь столы, насыпая тонкий слой муки и утром проверяли, не приходил ли родитель.
При уборке хлеба оставляли небольшую полоску несжатой «Волосу[79]
