– Девочки, успокойтесь! Что вы, в конце концов, не поделили?! – голос директора был суров, но я видела, куда он смотрел. Порванная майка, расползшийся ворот – грудь проступала сквозь тонкую ткань. И это был не взгляд учителя, а… не тот, который должен быть.
– Павел Владимирович, – заговорила Анастасия, давя слёзы и стараясь играть роль жертвы. – Я просто стояла с девчонками, а она набросилась на меня, как бешеная! Сломала ногти, поставила фингал… губу разбила! Посмотрите на меня!
Её голос срывался, тон был жалобный, почти истеричный. Но я знала эту игру. Она всегда была актрисой – внешне ангел, внутри – змея. Да, выглядела она хуже меня. Я в крови, она – в слезах. Я с порванной одеждой, она – с покалеченным лицом. Но за мной стояла правда.
Павел Владимирович тяжело вздохнул и повернулся ко мне:
– Белла, что ты можешь сказать в своё оправдание?
Я выпрямилась. Откинула с лица прядь волос и посмотрела ему прямо в глаза. Голос мой был твёрдым, почти ледяным:
– А что мне сказать? Да, я начала драку. И да, я не жалею об этом. Но Анастасия – не невинный ангел. Её halo давно покатилось в грязь. – Я наклонила голову в сторону Насти, не сводя с неё взгляда. – Может, ты, обожаемая всеми Анастасия, расскажешь, за что я тебя ударила?
Настя дернулась, как от пощёчины. Она открыла рот, но слов не было. Лишь ком в горле, и ещё одна слезинка скатилась по щеке. Я стояла твердо. И пусть на мне был рваный хлопок и кровь, а не уверенность – внутри я уже знала: больше я молчать не буду.
Настя, как всегда в момент стресса, закусила губу. Резко выпрямилась и начала судорожно искать взглядом что угодно – пол, окно, шкаф с кубками, но только не меня и не Павла Владимировича. Её руки дрожали, она сжимала подол своей юбки, словно пыталась в нём спрятаться.
Она понимала: в элитном лицее не прощают сплетни. Здесь всё вылизано до блеска – паркет, дневники, улыбки на фотографиях с отличниками. Здесь делают вид, что грязи не существует, а если она и появляется – её аккуратно заметают под ковёр, чтоб не дай бог кто не увидел.
Но теперь эта грязь была вот здесь – в кабинете директора. С капельками крови, с разбитой губой и правдой, от которой уже не отвернуться.
– Настя, – голос Павла Владимировича стал тяжелым, как чугун. – Что именно ты сделала?
– Я… – прошептала она, сглотнув подступившие слёзы. На миг мне показалось, что она всё-таки скажет. Признается. Станет взрослой. Но вместо этого – молчание, дрожащий подбородок, и снова – влажные глаза.
– Павел Владимирович, – я шагнула вперёд, голос мой звучал уверенно, почти холодно, как лезвие. – Анастасия на протяжении всех десяти лет распространяла обо мне непристойные слухи. Сливала мои личные истории, продавала мои… интимные фото. Вы всерьёз считаете, что я должна была просто простить её? Молча пережить, проглотить?
Директор резко повернулся к Насте. В его взгляде мелькнула тень отвращения. Он смотрел на неё, будто впервые увидел – не нежную, тихую отличницу с косичками, а змею, что пряталась всё это время в цветах.
Настя зарыдала, теперь уже громко, с всхлипами. Слёзы стекали по щекам, тушь снова текла, превращая лицо в чёрно-белую маску. Только я знала, что это не раскаяние. Это – спектакль. Перед ним.
– Белла, немедленно извинись перед Анастасией, – вдруг сказал он.
Я замерла. Слова ударили в живот, вывернули изнутри. Извиниться? Перед ней? За то, что
