Белый снег лежит за окном вагона, искрит глаза, от лучей ламп на столбах. Хотя, ему опасаться нечего. Одет он прилично, тепло. Шуба на нём у него – мамин подарок. А на ногах, теплые ботинки. На голове, хотя и, вязаная шапочка, в них ему тепло. Главное, ему бы транспорт найти теперь, на своей станции. А то, как бы, не пришлось ему, вновь топать ножками, как однажды он топал вместе со своей мамой, когда его мама, после восьмилетки, специально повезла его, Москву посмотреть.
Тогда в Москве, они побыли два дня. А ночевали они, на вокзале. Все так, видимо, приезжие провинциалы делали. Так как на вокзале, Казанском, где они дремали на скамейке, народу было битком. Как на муравейнике. На второй день, они уехали из Москвы, а, вот, на своей станции, неимением постоянного транспорта, пришлось им топать все двадцать километров, до своей деревни. Хорошо еще, это было летом. Тепло было. Трава рослая, щекотал только голые пятки. А теперь, на улице зима. О голых пятках надо ему забыть. Думать только, где транспорт ему взять. В прошлый приезд ему повезло. Мужик со станции, довез его до самого кладбища. А на этот раз, будет он стоять? Зима же. Но, что поделаешь, и на этот раз ему повезло. Как только он сошел из поезда, он тут же увидел того Ивана, который осенью подвез его, до своего деревенского кладбища. И теперь, как хорошо знакомый, Иван вышел из кабины, поздоровался за руку с ним.
*
– Деревню? Это мы быстро. Но плата теперь, прости, – кисло улыбается он Куренкову. – С условием зимы, будет чуть по дороже. Согласен? Давай садись тогда. Дорогу почистили уже до монастыря бульдозером. Ездил я уже твою деревню. Все куришь? Кури, – вздыхает он, трогаясь с места.
«Бомбила», вел себя не так адекватно, как в прошлый раз. Теперь он был, как бы, не сказать крепко, взвинченный что ли. В пути он, всю дорогу крыл матом, кого – то неизвестного из Кремля, который, якобы, разрушил весь уклад его семьи.
– Случилось, что, – не выдержав его маты, обращается к нему Куренков, вновь закуривая сигарету.
– От такой жизни, скоро ковырнешься, – бросает он, злобно. – Посуди сам, что у меня за жизнь такая. Не спавши, ночь в депо работал. Ночная смена у меня была. Пришел домой, а там, шаром покати. Ну, не выдают суки, зарплату. А есть хочется в каждый день. А ртов, кроме меня, там еще трое. Жена, и двое еще ребятишек. Сказали вновь опять, потерпите чуток. А сколько ждать? Вот, знакомый шофер, подлил мне взаймы бензина. На сколько хватит, не знаю. Спасибо тебе, выручил. Скажи, если ты такой умный. Учишься, говоришь. Кто придумал эту перестройку, да и … зачем нам этот капитализм, когда кушать нечего.
– Уйди. Другую работу поищи. – Зря он, видимо, так сказал.
– И ты тоже… туда же. С телевизора заливают о жирном коте, дома жена пиликает. Куда тогда мне деться от ваших советов. Ладно. Ты на кладбище снова заедешь?
– Надо бы, – осторожно замечает Куренков ему.
Какое – то время ехали молча. Дорога, как он и похвастался, была подчищена бульдозерами, до самого монастыря. Снег был, вдоль дорог только, а на полях, как перекати поле, голая мерзлая земля, с култышками бурьяна. Да и холод этот чувствовался. Хотя, в кабине вовсе хрипела печка, но тепла в его кабине, так и не было. Ну, конечно, его затрепанный «Жигули», первого выпуска, давно надо бы сдать на металлом. Но опять же, сдаст он свою машину на металлом, кто ж тогда, кормить его семью будет? Гарант, что ли? Да и ему, выходит, сегодня некогда. У него ведь друзья. Не будет он их поддерживать, его ведь, мы ведь в России живем, быстро скинут его с «трона». Такая уж его должность. В одиночку он, как говорится, у нас в стране, никак ему не у сидеться… Да и у страны, на его зарплату, денег нет, еще говорят. Разворовали, выходит, «упыри» – буржуа – начальники, с миллионными окладами. С талонными на водку теперь рассчитываются, спаивая электорат. А сдаст он машину на металлом, мужику надо тогда, вовсе петлю готовить. «Хорошо, если у него огород есть. Продержаться еще может, до лучших времен, – думает Куренков, с жалостью присматриваясь к нему.
