Что имеем, не храним, потерявши – плачем - страница 61



А у ворот кладбища, когда его высаживал этот Иван, из своей старой машины, Куренков даже, как следует, не подумал, наверное, жалко все же ему стало Ивана. Вытащил из кармана, две тысячи рублей, сунул ему в руку, дополнительно, к тем шестистам. Затем, пошел, не оглядываясь. А у ворот кладбища, не оборачиваясь, выкрикнул.

– Поезжай назад! Спасибо. А о деньгах, не думай!

Удивительно, дорогу до кладбища, тоже было почищено. А на самом кладбище, было много свежих крестов. Где его мама была похоронена, рядом с нею, было уже десяток свежих могил. Поэтому, страшно стало даже ему от этого. Не сдержанно, забормотал, оттирая рукавом с глаз, выступившие слезы. «Вымирает народ, суки! Что же они делают с народом?» Медленно подошел к могиле мамы. Встал, забормотал. «Здравствуй, мама. Вот я снова приехал. Прости нас, что мы такие…» Произнеся эти слова, Куренкову, а и правда, стало плохо. Чтобы не смотреть на крест мамы, задрал голову, к серому бледному небу, сжал до скрежета зубы. Из его глаз, брызнули слезы. «Не могу!..» – выкрикнул он, опускаясь на корточки. Руки уже, суетливо перебирали из пачки сигареты. Закурил, слился, морозным воздухом и дымом. А из его глаз, все лились, лились слезы. Он даже не ощущал, как мороз леденит его щеки. Затем приподнялся, подправил на плече сумку, зло утер холодные слезы рукавом, повернулся, пошел к выходу.


А шагать по этой вычищенной от снега бульдозером дороге, ему еще метров пятьсот. Это только до околицы деревни. А там ему еще топать по этой, снежной дороге, до своего дома, еще столько. Дом его стоял, почти в центре деревни. Утро было, действительно, сильно морозным.

Да и рано еще было, по времени, но в домах у некоторых, из дымовых печных труб, уже вовсе валил сизый дым. И дым этот, не поднимаясь к небу, стелился по карнизам шиферных крыш. Вскоре он увидел, и у своего дома, из нового дома, из трубы серый дым. Вначале, он даже удивился, потому, растерянно встал посреди улицы, напротив своего бревенчатого дома. «Что, живут, что ли там?» – процедил он, сквозь зубы. Получилось у него так, не произвольно. Видимо, от неожиданности. Поэтому, сразу войти в дом, ему почему – то вдруг, стало страшно. Потому, поднявшись, на снегом засыпанное крыльцо, повернулся лицом к улице. У соседки, Марии Петровны, в доме горел свет, и шел дым из трубы, стелясь на крышу шифера. В окне, заледеневшей, еще мелькала её тень. «Вот я дома, но почему мне грустно», – шепчет он, холодными губами. Как не хочется ему плакать, невольно в глазах у него наворачиваются слезы. А еще у него, ни с того, ни с чего, задрожали все конечности. Вроде он, одет тепло? И откуда тогда дрожь у него тогда? Чтобы унять этот дрожь, он закуривает. Неожиданно, появляется у себя на крыльце, Мария Петровна. В фуфайке, на голове, мужа малахай – шапка, с опушенными ушами и тесемками, а на ногах, как всегда татарские галоши.

– Володька, ты что ли! – кричит она. – Что стоишь – та? А ну, сейчас, я сама подойду. Приехал?

– Приехал, – хрипит он, раскашливаясь. – Вот, стою. Боюсь заходить.

– Тебе не надо туда заходить. Там никто теперь не живет. Отец твой теперь, живет в каменном доме. С ворот надо заходить к ним. А что приехал – та? – переспрашивает она снова. – К Новому году, что ли?

– Папа вызвал. Не знаете, случилось что?

– Что случится с ними, – машет рукою она. – Здоровы они. Живут теперь в каменном доме. Доделал он дом этот. Трубы провел, газа. Иди. А я пойду. В галошах вышла. Холодно.