Читать онлайн Николай Бажов-Абрамов - Что имеем, не храним, потерявши – плачем

Посвящаю Л.В.

Новая жена Владимира Куренкова, в то утро, необычно рано открыла глаза. Обычно она, когда просыпалась толчком по заводному будильнику, всегда после выкрадывала минуты две, три, прислушиваясь в тишину утра в спальне.

Сейчас она еще в полу сонная – только что открыла глаза. Затем, шумно позевывая, вытерла с краев губ слюны ладонями; да и по времени, по свету дня, брезжил только бледно – серый цвет неба, за занавесочным балконным окном, да и будильник, на тумбе, заведенный ею перед сном, на шесть утра, все еще молчал. Затем она, вывернувшись на мягкий живот, осторожно повернула голову в сторону мужу, спящего с нею рядом, калачиком. «Спит. Ничего ему не беспокоит», – говорит она ему, мысленно, c не прикрытой злобой. Хочется ей беспардонно растолкать его – разбудить.

Ей еще вчера было выпытать у мужа, куда он дел свою дочь, Снежану. Но, вот, не задача, еще не совсем привыкла, что она теперь у него законная уже жена. Всего лишь два месяца минуло, как она ему стала, конечно, стараниями его тестя – буржуя, законной его уже женою. Потому, конечно же, забоялась растолкать сразу его, после пробуждения, догадываясь по её понятием, муж её за пропажу его дочери, по головке ей, точно, не погладит. Хватило только у нее, в беспокойстве, на цыпочках осторожненько добежать до ванны, закрыться там, на крючок, позвонить вновь няне, как и вчера, перед сном, – тогда это было под вечер,– уточняя по точнее, подробно, что же на самом деле произошло с её падчерицей Снежаной, в тот зло полученный день? И почему она их с няней вчера еще, под вечер, не встретила во дворе, как обычно: возле своего подъезда? Видимо, она и на этот раз, в горячке, да и все еще спросонья, в разговоре с няней, так ничего и не поняла. Ошпаренная, а та, видимо, снова в своей грубой манере, как и вчера, прокричала ей: «Ты вообще – то, в своем уме, Лариска? Зачем мне тебе – то врать?..» После, вытолкнув себя из ванны, и вся такая в испаринах уже, начала беспричинно носиться из комнаты на кухню, еще не стоптанных ею тапочках. Злобно при этом еще, сверкала с мокрыми выплаканными глазами на разбуженного ею уже мужа, теперь сидящего все еще в трусах безучастно, от её, будто, проблем, за столом, у работающего телевизора, на кухне. И еще, как бы пробегая, будто бы случайно, нарочно дергано задевала его: то плечом, а то и ногою. А то и, выходя из себя, нервно, по ходу беготни, отбрасывая дрожащею рукою, лезущие ей на глаза волосы, сверкала с мокрыми уже глазами, одновременно выкрикивая на ходу: «Зад, еще не отсидел?! Сидит он мне тут … позорит жену».

А день, а и правда, просыпался обычный, как все, наверное, и другие дни в этой семье. Исключение, если только: он постепенно приучил её, особенно по субботним и воскресным дням, они, в эти в так называемые выходные дни, если им не надо было ехать в загородный дом бабушки и дедушки, тогда они всей семьей, после завтрака, выбирались на улицу, вроде как проветрить себя, в пределах своего пятиэтажного панельного дома.

Он, конечно, если погода еще позволяла: не было ветра, дождя, тащил на улицу и дочку – Снежану. А жена его нынешняя, после Москвы, да и после, наконец, развода со своим прежним буржуем мужем, еще не совсем, видимо, осознавала – не пришла, видимо, еще в себя, что она теперь, действительно, законная уже жена его, а не его полюбовница в прошлом.

Поэтому, изредка тогда в эти их выходные дни, наблюдая вкрадчиво со стороны за своею новою женою, в этих вокруг дома прогулках, он, а и правда, поражался искренно даже, с её сегодняшними выходками. «Вроде она, вроде, и не она», – тогда говорил он себе. Затем, с грустью, покачиванием головы, всегда констатировал. «Да – а, время, видимо, и Москва, выходит, меняет людей».

То, что он был еще, чуть младше своей нынешней жены, это не так и зрительно бросался в глазах для соседей и посторонних. А вот глаза… а и правда… Смотрели они на этот мир теперь: не так другие, а с потерянной болью, что ли.

К этому перемену, у него и объяснения, вроде, были. До этой нынешней жены, он тогда еще жил со своей первой женою, которая у него была доцентом в местном университете.

Так уж, видимо, сложилась её судьба. Попытка родить ребенка, к несчастью, родился он у неё мертвым. «Задохнулся при рождение, – говорили ей потом сочувствием, отведя от неё в сторону глаза. После, конечно, от такого потрясения, ей бы остановиться, окрепнуть здоровьем процедурами. Да и деньги ведь тогда у них были. Что уж людей было смешить. Но кого она слушала тогда? Ведь она тогда была как одержимая. Поэтому, вскоре, во второй попытке, родила она все же здорового ребенка, но через только кесарева сечения – боясь повтора, как и с первым у неё.

Радости, по этому поводу, конечно, было у нее «полных штанов». А он, от этих неурядиц, от переживаний, даже побелел чуть висками. Видимо, слишком уж много было поставлено на этот раз – её жизнь.

Когда она родила этого ребенка, врачи ему и тогда сразу сказали, что она недолго проживет. Почему ему так сказали? Этого ответа он, так до сих пор не дождался, хотя и знал и без них, видел, догадывался – давление её мучило, как не погода на улице.

***

Но не смотря на прогнозы врачей, лечащих её, она все же была счастлива, за тот отпущенной, Господом, что ли, богом, период, со своей кровиночкой дочуркой. Её качало – этого ведь все видели, кто находился поблизости с нею рядом. А она, в это время, сжав зубы, не обращая на запреты врачей, родителей, особенно, носилась теперь с нею: то в поликлинику, то на улице, или вокруг своего дома. Гуляя вместе с нею, по своему двору, а то и временами в загородном доме тестя, он видел, да и другие видели, как трудно ей иные дни бороться со своей слабостью.

О своей слабости, что удивляло его, да и других, она никогда не заговаривала. И даже запрещала всех, об этом ей лишний раз напоминать. А если он, все же иногда, переживая за неё, деликатно так, осторожно, бывало, спрашивал: «Как ты, милая, чувствуешь себя сейчас?» После, болезненно улыбаясь ему, счастливо бросала, измученными бессонными глазами на спящую в коляске дочь. Затем кивала стеснительной улыбкой, ей только понятным умыслом. «Да, ничего. Все у меня хорошо. Ты не беспокойся, милый».

. Нет, она лечилась. Хотела ведь жить, как всякий смертный. И он это видел, как она старалась быть здоровой, нужной для мужа и дочери, женою и мамой.

Но как бы он и не старался вылечить, слабеющую с каждым днем жену, со временем болезнь её стала сильно утомлять.

Вскоре, как и предрекли ему врачи – она слегла. А однажды, ночью, под утро уже, во сне, она тихо и скончалась.

Он обнаружил её, уже застывшую, холодную, под самое утро. Вначале он даже не мог понять, что это вообще с нею? Дочь спала, посапывала во сне, разбросав по сторонам руки, а её бездыханное и уже остывшее за ночь тело, как – то не свойственно, продавлено лежала на кровати, лицом к потолку, с открытыми глазами.

Первая его реакция… Грубовато, конечно. Но как можно было контролировать себя при такой ситуации. Да и стучал ли он в дверь соседки, тети Раи, или она уже стояла у двери, поджидая его с ребенком. Он этого, после, так и не смог в голове восстановить последовательно.

После похороны жены ему, действительно, а и правда, было плохо. Хотя в материальном плане, что уж там было стесняться ему, он был, а и правда, обеспеченным человеком.

Когда в стране начались эти беспорядки, с приходом к власти этого Ельцина Бориса Николаевича, и распадом СССР, люди уволенные, по сокращению из заводов и фабрик, не знали даже с растерянности, как и выжить им в такой суматохе. Ведь буквально, все рушилось тогда. А некоторые, от этой, невыносимо созданной условием жизни, кто – то оказавшись в безвыходном положении,– что уж теперь от правды стесняться, – правда ведь, для истории нужна, а не для этих, пришедших во власть каким – то способом, выблядков, – тихо мучительно умирали. Кто – то и вешался. Да, да, напоследок выкрикивая проклятие тому, кто создал этот хаос. Но, а в большинстве, жить – то надо было, раз родились на этой пока, грешной земле. На свои крохи, последние секунды до обесценивания, снятые со сберкнижек деньги (не все, конечно, успели снять свои деньги), бросились колесить по стране, и по ближайшему зарубежью, добывая для себя и для семьи, хоть какое – то пропитание. Да и, что уж тут стесняться – прикрыть еще срам, на свое голое тело.

В то проклятое время, кто чем только не занимался, чтобы только выжить, не потерять последние портки. Да, портки. Многие, со временем потом, с этой анархией, (а по-иному и не скажешь) – погорели начисто, обесцененными рублями, старателями, которая была умирающая в агонии, еще та прежняя власть, до этого несменяемого еще гаранта. Жена его, интеллигентка в третьем поколении, была занята тогда в университете – преподавала какое – то время студентам, русскую и зарубежную литературу.

Она, а и правда, не смотря на свою молодость, была умнейшим человеком. Особенно, если выделить, она хорошо знала зарубежную литературу. Могла, по памяти, страничками, не глядя, читать авторов этих книг. Но после рождения девочки, ей пришлось оставить эту работу. Но, не смотря на эти трудности тогда в сообществе, они, а и правда, неплохо еще жили. Квартира у них была, и даже две. Деньги, не миллионы, как у некоторых сегодня, у хитроватых системных чиновников. Но на жизнь, вроде даже хватало. Он и из этих денег, после похороны своей жены, – неудобно ему было брать деньги у бизнесмена «буржуя» тестя, – оставляя свою полу сиротскую дочь, на попечение бабушки и дедушки и нанятой специально для его дочери, няни, стал ездить, как и граждане этой страны, по мере возможности, тогда еще, дружественную страну, Польшу. Да, да, в Польшу. Что тут удивляться? Тогда, в то время, в начале развала страны, Польша, «зубы» открыто еще не показывала России. Возил он туда: утюги, самовары, всякую утварь. В Польше, в то время они были, а и правда, в дефиците. А оттуда он, обратно, кроме этих американских долларов, привозил видео магнитофоны, зарубежного производства. Больше, конечно, они были производства из Южной Азии, а здесь они, в стране, что уж скрывать, были потребными в то время.

В то время, кто еще помнил, или помнят, не забыл еще, всякое видео, на родине «беспорядка», были дефицитными товарами. Как кусок, знаете, черствого хлеба. В то время, а и правда, страну, откровенно и нагло, в полном смысле этого слова, грабили кому не лень. Пусть, как они сейчас говорят, выходя на экраны телевизоров – «честно» приватизировали – новые эти зарождающие буржуа, а в прошлом, коммунисты и комсомольцы, теперь уже ускоренно перелицованные: либералы – западники. Они, если совсем уж откровенно, ни себе, казалось, и не людям, не приносили тогда пользу. Правда, правда. Только получали удовольствие, от этого неслыханного грабежа, с этой не честной приватизацией. Делили, пилили, покупали на карманных корпоративных залоговых аукционах, за бесценок почти, целые отрасли. А самого глубинного народа, в то время, видимо, забыли они о них, которого эти, «новые буржуа – либералы», – так их, наверное, называть будем теперь, – в шутку, или все же, у них это было всерьез, или сума сошли они тогда, от вседозволенности…или сам «царь», так называемый, Борис Николаевич Ельцин тогда, честное слово, такой мямлей был (мягко сказано) – не совсем понимал, как руководить страной. Ведь выяснилось же, только недавно, для широкой публики, что он был, из прошлой кулацкой семьи. Поэтому, наверное, кто это знал, скрывали от глубинного еще советского народа, этого сведения, или он сам скрывал свое происхождение, от своих коллег, окружающих его. Да, что там стеснятся теперь в выражениях. Правда, же. Их даже рогатый черт, если он и существовал бы на этом свете, где – то, не понимал. Называли глубинный народ – электоратом. А в короткое время, во время выборов, вспоминали о них, что они, где – то есть, оказывается. Наверное, для запада тогда старались, чтобы понравится им…