Собираясь на эту дорогу, она, когда шла по дороге к монастырю (а монастырь недалеко было от её деревни), не верила себя, что это с нею наяву происходит. Шла, и плакала, как какая дурнушка. Расспросить, почему это с нею так, было ей неудобно, да и кто бы ей тогда объяснил, поверил эту её «ерунду?» Этого явления никто из её знакомых учителей не понимал, а у попа, в монастыре порасспросить, она, не то, что струсила, не знала, как к нему и подойти. Просто трясущейся рукою поставила свечку, купленную здесь же у монашки. Посоветовали ей. Затем, тоскливо обвела сияющий золотом зал монастыря и тихо вышла из монастырской обители. Перекреститься, она вновь постеснялась, или, не умела. Вроде, какой – то круг, неумело рукою обвела вокруг себя. Крест, не крест, но, что – то подобное.
Обратно, когда возвращалась домой, по той же дороге, удивленно хмыкала, совершившейся с нею в монастыре. Еще откровенно плакала, обильно роняя свои горькие слезы. И еще разговаривала, само собою, ругаясь в одиночестве, по дороге домой, что она с ума выжала, выходит, баба. И, не верила, что прирожденная атеистка, совершает собою такой переход в другое измерение.
Если честно, не её это была вина. Бога она, конечно, никогда не верила, хотя иконка у неё в доме имелся. В задней её комнате, пятистенке, на левом углу – уголочке. Да и верить ей было нельзя, когда рядом в доме, проживал самый главный атеист, отрицающий все и вся божественные законы.
В доме её, ждала телеграмма сына, что он экзамены сдал. А когда сын, после сдачи экзаменов в университет, приехал на несколько дней перед учебным годом, обмирала просто. Это когда сын уходил к своим школьным товарищам, которые еще оставались в деревне. Знала ведь, не понаслышке, молодежь в деревне пьет. Остановить её было невозможно. Но больше её волновала, что сын тоже вяжется в эту мужицкую компанию, и начнет пить вместе с ними, эту ненавистную ей водку, или самогона.
А то, что в деревне пьют много и по долго, она это видела, как сельчане, от «зарплатной» водки, калечат себя – это была правда.
Получая эти водочные талоны, за место жалование – его и продать кому – то было невозможно, у всех она была. Потому, она и боялась, что сын её попадет в их компанию, начнет, как и его отец, давится до плево тины с этой талонной водкой. И потому она, чтобы у сына не было этих соблазнов, вскоре его все же уговорила отправиться раньше времени в город. Все же, надеялась, что там сыну будет по спокойнее.
Денег она для него немножко тоже припасла. Еще от продажи коровы – «Пестравки». Да и в запасе у нее еще хранились деньги, накопленные еще, тогда с мужем. Поэтому надеялась, на эти деньги он, надолго продержится в городской жизни.
А уехал, начались другие проблемы, с её беглым теперь мужем.
Он, видите ли, вдруг вспомнил, что еще хозяин этого дома, в котором она проживала. Потребовал, что ей «не сладко ли» жить одной в таком большом доме.
К слову сказать, хоть дом был и бревенчатый, но там еще был, пристрой, в задах её пяти стенного дома. А дом этот был белокаменный. Строил он его еще, когда работал парторгом. Имел доступ к материалам – выписывал стройматериалы из деревенской лесопилки. Поднял её. Комнат там было пять, а с летней верандой, получалась, все шесть. Успел и крышу перекрыть железой. Внутренние работы только не смог до конца доделать. Помешала распад страны, с приходом этого, во власть Ельцина Бориса Николаевича. И деньги были, и связи старые, вроде, остались. Но эта нестабильность, происходящее по всему сообществу, окончательно подорвало тогда веру на лучшую жизнь. И он, как – то незаметно, как все деревенские мужики, потеряв работу, стал спиваться с этим самогоном, а потом, сам и не заметил, схлестнулся и с этой бабой – она ведь тоже не из простых бывших колхозниц была, представляла сельскую интеллигенцию, работала в сельсовете, теперь по-новому, переименованном – сельской Мэри. Ведала она, вроде, бухгалтерией что ли там. Теперь она его, на правах гражданского сожителя, стала чаще и чаще напоминать, что у него есть «такая домина каменная».
