*
Но ведь, в то время ему, всего – то было двадцать три только. В случае чего, даже если и вынудят закругляться его с этим рынком, у него еще была в запасе работа в этой газете. Большие деньги там он, конечно, не получал. Да и писать серьезные статьи и очерки (сами понимать должны), в связи с этими переменами, стало теперь почти невозможными. Даже 29 статья из Конституции Р.Ф. не помогала. Да и цензура, эта пропагандистская, особенно местная – поглядывающая со страхом на эту Москву, казалось, будто вновь вернулись к тем сталинским годам – запрещать. После того, как эти же «вояки», – где же тут логика – господа – либералы, – разграбили страну, не честной приватизацией. Да и сам редактор теперь, опасливо поглядывал на этих, пришедших к власти, буржуа – либералов. Поэтому, просто числится там у себя в газете, он мог сколько угодно. «Шеф» его, а и правда, ценил, с тех самых студенческих пор, отчески всегда советовал, особо не высовываться – пока. Говорил, как бы надеясь, что впереди, возможно, еще наступят времена. Но, а пока он требовал от него только одного. Прислушаться пока, этих системных либеральных – чиновников, выполнять их требования, вынуждая «через силу» писать хвалебные «для них» репортажи, статьи. Все это он делал, но радости от своей работы, уже не чувствовал. Не было там правды в этих писанинах.
К тому еще, параллельно приходилось бороться, и с этими «смешными» людьми, именующими себя, попечителями детских душ. (А это уже было не смешно).
Впервые, когда он столкнулся с этими «госпожами», первые минуты понять не мог. Чем он так их «сильно» насолил? Что – то они ему бубнили, заглядывали ванную, на кухню, нюхали одежду малышки. Он не понимал, «этих одаренных умников». Тупо только вертел головой на каждую, и каждый раз мучительно думал – нервничал, конечно – а не пора ли их, едрёна вошь, обложить с тремя буквами, чтобы они забыли дорогу к нему. Иначе терпеть больше их, уже было нельзя.
Хотя, мужиком он был со всех сторон интересным. Образованный, журналист, да и, какой бы не был – еще торгаш, на своем «мясном» павильоне.
Да он был, действительно, как мужчина еще ого: красивый, заметной уже проседью на висках. Виски, конечно, это его боль, с потерей, видимо, жены. Что поделаешь – давление её все время мучила. Да и, в свое время, он уже успел наломать немало дров еще, когда учился в университете. Да его – то никто, вроде, не торопит, не кричит следом: «Мужик! На тебя весь женский персонал смотрит, чтобы ты обратил на них своё внимание».
Но ведь, никто не кричит ему следом. А то, что няня по нему сохнет, он, если уж совсем честно, не очень больно об этом и задумывался. Да, не спорит он, бывали минуты, сам он этого сильно не обращал, если её не нарочно касался своими конечностями.
Помнится, ему, однажды. Ну, что такое – то было? Он не придал особо даже на этот эпизод, когда он ей, не нарочно же, задел локтем её выпирающую мягкую грудь. А она тогда, от этого прикосновения, прямо так и тихо вскрикнула. Если бы это было намеренно, он бы тогда, конечно же, остановился, попросил прощения за этот неловкость, а так он и не понял даже, что это все же было.
Поэтому, можно было согласиться с выведенными им выводами: не понять, наверное, мужику, женскую натуру никогда. Сегодня она с мужем восхищается, а завтра, встретила полюбовника, одновременно стала, восхищается обеими: и с полюбовником, и с олухом мужем.
