Мелодия выходила из ее уст легко, как струи серебряного ручейка. Они попадали мне за шиворот и текли вдоль позвоночника. Они заполняли комнату, превращаясь в звонкие капли, чистые и прозрачные, словно переливающиеся в лучах яркого солнца. О, это прекраснее, чем можно себе вообразить!
Я стоял и слушал, а когда она закончила припев, подошел к ней.
– О'кэй, о'кэй! – Сердце мое неистово колотилось в груди. – Будь на месте. Я скоро!
Не помню, как сбежал по ступенькам и очутился на улице.
2.
Резиденция доктора Кинзи находилась посреди огромного парка, обнесенного высоким забором, стены которого заканчивались острыми чугунными пиками. Я быстро шагал по асфальтированной дорожке среди высоких древних деревьев и только минуты через 3—4 увидел само здание. Оно было в духе знаменитых дворцов Козимо Медичи во Флоренции. В этот дворец вела терраса не менее чем с 50 ступеньками. Окна верхнего этажа украшали чугунные решетки. Приближаясь к зданию, я почувствовал, что вхожу в какую-то особую атмосферу мрачной торжественности и глубокой, глубокой тишины. Даже розы и бегонии выглядели печальными и притихшими. В стороне от дорожки под тенью раскидистых сосен увидел нескольких человек в больничных халатах, они сидели в креслах-качалках. Четыре медицинские сестры в белоснежных пеньюарах суетились вокруг них. Я поднялся по ступенькам и позвонил в парадную дверь.
Через мгновение дверь отворил серенький человечек, совершенно седой, с печальными серыми глазками и в безукоризненном сером костюме. Я назвал себя. Не проронив ни слова, он провел меня по сияющему паркету в одну из боковых комнат, где я увидел юную блондинку в уже знакомом мне белоснежном пеньюаре, которая сидела за низеньким столиком и была поглощена чтением каких-то бумаг.
– Мистер Гордон, – доложил серенький человечек. Быстрым движением он подтолкнул сзади к моим ногам стул так, что я вынужден был прямо-таки плюхнуться на него. Тут же дверь за ним бесшумно закрылась.
Сестричка отложила в сторону бумаги, подняла на меня глаза, в которых таилось грустное участие, и тихим, мягким голосом произнесла:
– Да-а, мистер Гордон? Слушаю вас.
– Я хотел бы поговорить с доктором Кинзи по делу его возможной пациентки.
– Хорошо, – ее глаза скользнули по моей одежде. – Кто нуждается в помощи доктора Кинзи, мистер Гордон?
– Я все объясню самому доктору.
– Боюсь, что доктор сейчас занят… Вы все можете передать мне. Я как раз занимаюсь приемом больных.
– Я был бы рад… но это особый случай. Мне необходимо говорить с доктором Кинзи.
– В чем дело?
Я заметил, что не произвожу на нее ни малейшего впечатления. В ее глазах быстро растаяла печаль, сейчас в них царила скука.
– Я импресарио одной знаменитой певицы. Если не смогу поговорить с доктором Кинзи, мне придется обратиться к кому-нибудь другому.
Это сообщение несколько оживило ее интерес. Минуту поколебавшись, она решительно встала из-за стола.
– Один момент, мистер Гордон. Я попробую…
Она пересекла комнату, открыла дверь и исчезла за ней. После длинной паузы в гробовой тишине она появилась вновь, оставив дверь открытой.
– Пройдите, пожалуйста.
Я вошел в просторный зал, интерьер которого был представлен моднейшей мебелью, огромным хирургическим столом посреди комнаты. Перед единственным окном – бюро, за которым сидел мужчина средних лет в белоснежном костюме.
– Итак, мистер Гордон?
В этом вопросе было море теплоты, участия и удовольствия от встречи со мной. Он даже встал. Невысокий, не старше 30—35 лет. С пышными вьющимися белокурыми волосами, серо-голубыми глазами и безупречными манерами.
