– И куда она делась?
– Не знаю. Если бы я его не любил, было бы легче. Я и своего отца тоже очень любил, а он меня пнул, и этот пнёт. Я не хочу ждать, когда это произойдет.
– Вильгельм, ты мог убить себя, это была страшная глупость. Он и не собирался тебя пороть, я бы тоже не дался, он всё объяснил.
– Я почти согласился, я испугался, что он меня выгонит, Фердинанд. Я испугался, что я его потеряю, я теперь сам не смогу здесь находиться, мне стыдно. Не возьмут в авиацию – уйду в армию.
– Кому ты нужен в шестнадцать лет в армии?
– Или в университет пойду, если за гимназию сдам.
– Ты не прав, подумай, пойдём к тебе. Я здесь первый раз, мы только приехали из Петербурга, я там учился. Думаю, он из-за тебя так торопился с моим переводом.
– Фердинанд, я знаю, что сам виноват, я и дома боялся все потерять, и здесь, и все, что я боюсь потерять, я теряю.
– Тебя в школе розгами не секли?
– У нас этого в гимназии не было.
– У нас тоже не было, но меня выпороли перед всей школой, и ничего, учился дальше.
– Тебя? За что? С виду ты такой паинька и отличник.
– Все мы, Кох, с виду паиньки и отличники, но розги б тебе сейчас не помешали. Ты подумай, что в армии тебя могут просто убить, выстрелят, как по мишени.
– Тем лучше.
– Опять то же самое! Может, мне самому тебя выдрать?
– Попробуй.
– Тут и пробовать нечего, с таким, как ты, я легко управлюсь. Ты ему обещал, что не будешь легкомысленно относиться к своей жизни, а песня одна и та же.
– Это не твое дело. Не строй из себя большого.
– Я ничего из себя не строю, но два года с Аландом, Вильгельм, это не один вечер. Это кое-что значит.
– И что это значит?
– А то, что я сейчас скручу тебя – и лицом вниз на диван.
– Живым не дамся.
– Опять! У тебя навязчивый суицид? Может, у тебя с головой проблемы? Тогда тебе летать нельзя, да, мозг у тебя перевозбужден. Судорог не бывает?
– Не бывает. Дрянь ты, Абель, а ведь тоже сначала таким своим показался!..
– Ну так беги, застрелись из-за этого, не стоит упускать такой повод. Ладно, Кох, поговорили, а сейчас я тебя начну лечить.
Схватка их была недолгой. Кох с заломленными руками оказался вжатым грудью в диван.
– Продолжать? – поинтересовался Абель.
– Отпусти!
Абель выпустил его.
– Пошли в зал, кишка тонкая. Я тебе хоть самое элементарное покажу, а то тебе в армии всю рожу отобьют, будешь так драться. Или девочкой сделают.
– Правда, покажешь?
– Придется, а то и поумнеть не успеешь.
– Фердинанд, я совсем запутался, я ничего не понимаю. Я был так счастлив. Ты понимаешь, я все детство видел его лицо и говорил с ним. Это даже не сны, это что-то другое. А он как гад со мной…
– Он как отец с тобой, и я с тобой как брат, объяснил бы мне кто почему. Он не виноват, что мы, как трехдневные слепые щенки, тычемся носами в собственную лужу. Он не над нами смеется, а просто потому, что ему в самом деле смешно это видеть. Но он же берет нас, не брезгует, отмывает, ставит на лапы, подводит к молоку – только нет, молоко на пол, и обратно, откуда вынули.
– Что мне делать, Фердинанд?
– На подарок его посмотри, это он тебе привез на день рождения.
– Что это? Телескоп?!
– У себя разберешь, потом установим. Мы в зал собирались, пойдём, пока я не засел за работу.
– Чем ты занимаешься?
– Медициной.
– Сколько тебе лет?
– Почти девятнадцать. Он мне про Корпус рассказывал, а тебя он сюда привел.
– Мне он ничего не рассказывал.
– Вильгельм, он прекрасно знает нам цену. Расскажет и тебе, когда поймет, что ты остался. Я не уверен, что тебе в жизни еще раз встретится такой человек, я до сих пор от счастья опомниться не могу, что он мой учитель, что он меня оставил при себе. Таких людей, как он, я не видел никогда. Если он в чем-то нам непонятен, то это потому, что у нас мозги недоразвиты.
