– Фердинанд! Что произошло? Почему мне все врут?
– Ты маленький, слабый мальчик, можешь огорчиться, если конец у сказки не будет хорошим, расплачешься и спать крепко не сможешь. Взрослые дяденьки берегут твой покой, – чуть усмехаясь, не отводя взгляда от окна, отвечал Абель.
– А ты скажешь?
– Нет, спроси у Гейнца. Правда, ему запрещено тебе это говорить, так что не знаю.
– И тебе запрещено?
– Нет, я и запретил, но поговорить об этом тебе лучше с Гейнцем.
Вебер ничего не понял, но продолжал стоять около Абеля, с ним даже молчать, ничего не понимая, было хорошо и спокойно, потому что ложь исчезала.
– Фердинанд, у тебя всё в порядке?
– У меня всегда всё в порядке.
– Фердинанд, мы снова были в том подвале?
Абель, наконец, посмотрел на Вебера, рассмеялся и ушёл к себе, Вебер постучал в дверь Аланда громко и требовательно.
– Не ломай двери, входи.
Аланд подошёл сзади, Вебер вздрогнул от неожиданности и отступил.
– Чего ты испугался?
– Абель сказал, что вы там.
– Он пошутил, заходи. Я твой стук внизу услышал, не думал, что придёшь.
– Почему?
– Всегда есть как минимум два варианта: прийти или не прийти, сделать – не сделать, сказать – не сказать. Заходи, раз пришёл, рассказывай, отчего тебя так корёжит?
– О чём мне так фальшиво врёт Гейнц и зачем вы вычистили мне мозги? Вы так не делали раньше, и я не хочу, чтоб вы делали это.
– Это Абель тебе сказал?
– Сам чувствую, Абель отвечать не стал. Если вы не скажете сами или не разрешите сказать Гейнцу, я боюсь, что я, в конце концов, брошусь на него за его ложь.
– Он бы давно бухнулся перед тобой на колени, если тебе этого хочется – ради Бога.
– Я не королева и не принцесса, чтобы прекрасные принцы падали передо мной на колени, я хочу знать правду.
– Представь, Вебер, что хирургу, вскрывшему на операции фурункул, летят брызги гноя на маску и на лицо, хирург не попрекнёт этим больного, а пациент не будет хвастать этим перед другими людьми. Ты согласен? Тут было то же самое, гнойник Гейнц тебе вскрыл, но сам заляпался, это не то, о чём следует говорить.
– Тогда почему Гейнц прячет глаза и фальшивит?
– Он не должен был этого делать, и сделал он это неумело. Подумай, если Гейнц для тебя тот человек, которому ты готов простить всё, то, может быть, не стоит ворошить подробности? Прости ему всё, для него это была не меньшая катастрофа, чем для тебя, поверь.
– Вы закрыли мне часть воспоминаний, у меня от этого барахлят мозги, я всё забываю, не могу сосредоточиться, я то и дело что-то смутно припоминаю, но не мозгами, а ощущениями, может, как-нибудь я всё это пережил бы обычным способом?
– Звучит хорошо, Вебер, но это не так. Твои ощущения никуда не денутся, а усугубятся и разнесут тебя в щепки. Тебе плохо, но это ничто в сравнении с тем, что могло быть. Ты начал не доверять мне и всем подряд, и это тебе мешает спокойно работать. Ты думаешь обо всем сразу и хаотично, ты путаешься в своих намереньях и потому забываешь.
– Я хочу вам доверять, как прежде, я ничего не понимаю, как мерзкий двоечник.
Лицо Аланда осветилось неожиданной для Вебера улыбкой.
– Я скажу тебе ужасную вещь и окончательно лишусь твоего доверия: я чувствую про себя то же самое.
Вебер улыбнулся.
– Вы играете, а я нет.
– Вебер, игра в том, что я играю, а на самом деле всё именно так.
Зазвонил телефон, Аланд с непонятной тревогой посмотрел на него и не снял трубку, а откинулся к спинке кресла. Телефон настырничал, Вебер смотрел то на телефон, то на Аланда и видел, что Аланд нервничает все больше. Ему показалось, что и телефон тоже нервничает, звонил он непривычно резко, пронзительно.
