Свой распад его собственное тело обозначило чётко, Абель долго не мог понять, что за недуг его точит. Слишком редкая болезнь, чтоб её предположить, оценивая симптомы аналитически.
Редкие болезни бывают редко, а частые – часто, сначала следует предполагать то, что бывает чаще. Редкое остаётся как исключение после анализа наиболее типичных реакций, свойственных данному телу. Абель никогда не болел, во всяком случае, ничего болезненного в своём теле не чувствовал, не замечал. Тянущая ломота в сердце – не болезнь, это усталость, это засорение его адаптера энергий. Он стремился «продышать» его, прочистить подчиняя тело строгому аскетизму, гоняя его бегом, вращая на турнике, рассекая воду брасом, кролем в любую погоду, но железный крюк поддел его за сердце, ни о чём не следует жалеть.
Глава 33. Спор Абеля и Аланда
За её телефонным звонком Аланд, наконец, увидел её, увидел её лицо, её улыбку, затаённую в нарочито сердитом выражении её лица. Она говорила, что он на три недели бросил её умирать: велел никуда не выходить, а сам не удосужился заехать и узнать, не умерла ли она от голода. Допустим, Вебер был в беспамятстве, только он уже которые сутки носится по Корпусу, а о ней никто так и не вспомнил.
Улыбка в глазах, она не знает, как он три недели жил, но понимает, что «не вспомнил» – громко сказано. Он ни о чём больше не думал и дышал только ею, умирал, цепляясь за рвущуюся нить, что держала его в этой жизни, за свою любовь к ней. С голодом – блеф, отговорка, но голод – так голод, с его голодом, каким он изголодался по ней, ничто не сравнится.
Аланд слушал, даже мысленно ничего не вставляя в их разговор, держался за трубку и смотрел на Агнес, видел её открытую шею, её аккуратно, чуть вольно прибранные волосы, ощущал слабый аромат её духов, видел свет камня в перстне на её безымянном пальце и идеальные формы её ногтей, изгиб кисти, наклон головы – тонкий и требовательный.
Он разбудил цветочника, но её любимую орхидею привез.
«Голод – так голод». Набрал для неё всё, что она любит, может захотеть, и подъехал к дому. Он сидел в машине, зная, что она стоит у окна. Орхидею убрал под полу шинели, выйти из машины он должен уже «её генералом», а не мальчишкой, сбитым с толку предположением о внезапной измене любимой женщины.
Смех, который он так любил, сейчас мог убить его, было за что. Одна его осатанелая пальба в висок чего стоила. Сейчас спросит, отчего его волосы пахнут порохом, хотя они давно ничем не пахнут, но это – если она коснётся губами его волос. И будет ли этот упрёк его наградой – ещё неизвестно, Аланд взглянул на неё – стоит у окна.
Понёс пакеты с продуктами, дверь открыта, Агнес в дверях, на пакеты смотрит с ужасом.
– Ты собираешься ещё на год оставить меня взаперти?!
В общем-то, он ни слова не говорил о том, что она должна сидеть дома, это она сказала, что будет ждать его дома, из дома она сегодня выходила.
Агнес отступила вглубь коридора, изображая ужас перед внезапно открывшейся ей участью нового, продолжительного затвора. Аланд смотрел на неё, потому что всё равно не знал, что сказать.
– Вы даже не снимете шинель и ваши уличные ботинки, мой генерал? А я поставила у дверей ваши любимые домашние туфли и приготовила ужин.
Она близко-близко, так, что между ними могла поместиться только орхидея, он сдвинулся с места, как скала, не чувствуя гибкости своего тела. Агнес взяла стебель вместе с рукой Аланда, успела отложить в сторону неминуемо бы погибший цветок. Аланд обнял её осторожно, боковым зрением успел заметить любовно накрытый роскошный ужин в этом царстве трёхнедельного голода. До ужина (или что уж там получится) они доберутся нескоро. Время остановлено.
