– Да я шепотом говорю, Вебер, я ж не дурак.
– Все равно громко. Ему страшно…
– Ну, если он еще и такой же трус, как ты, я-то тут причем? Иди к жене, дай мне спокойно подержать моего ненаглядного уродца…
– Сам ты уродец.
Карл пытался заглянуть на малыша и так, и эдак, но Вебер с Гейнцем все укрывали от него лицо малыша.
– Дай его мне, Гейнц, – сказал тихо Карл. – Иди ко мне, мой красавец… Ну их всех, ничего они не понимают… Красота какая, хоть что-то, Вебер, у тебя хорошо вышло с первого раза…
Карл тоже улыбался незнакомо.
– Горластый, молодец, не будет, как папаша, блеять. Да, мой золотой?
– Нет, но правда, вылитый Абель. В Корпусе еще один лысый… – Гейнц не закончил фразу под взглядом Аланда. – Да я что? Я говорю, что это первое чудо Корпуса. Анечка, ваш муж уже про вас позабыл, не слушайте – я его нарочно дразню. Вы ему теперь не нужны – он так и будет трястись над своим головастиком.
Гейнц вышел и вернулся с большой вазой роз, поставил их у постели и поцеловал Анечку в щеку, поцеловал ее руки.
– Идите в ту комнату, – сказала Агнес. – Все, кроме Рудольфа.
– Фрау Анна и маленькое лысое чудовище с нами? – оживился с готовностью Гейнц.
Анечка улыбалась, глядя на него, Гейнц волновался – и безнадежно пытался это скрыть. Кох с Анной-Марией стояли с Аландом в стороне у окна, но тоже пошли к дверям. Вебер видел взгляд Коха и на сына, и на себя самого, и в этом взгляде было столько любви, что слов не требовалось, и ему, им с Анной-Марией, Вебер был особенно благодарен. Он не мог отдышаться, не мог говорить, его разрывало между желанием не отпускать из рук сына, обнимать жену, он был в полном смятении. Рука Коха успокаивающе задержалась на плече Вебера, ничего не сказал, но Веберу стало легче – так промолчать умел только Кох.
Клемперер уходя, шепнул Веберу на ухо:
– Вебер, и мне такую же крохотную дочку, я ей буду бантики завязывать и научусь заплетать косички…
– Сам разберись, – бессильно улыбнулся Вебер.
– Да я бы рад, но… понимаешь…
Ребенка записали как Альберта Адлера, возражений Вебера никто не слушал.
– Вебер, в Корпусе все ходят под псевдонимами. Да и, согласись, Альберт Адлер звучит лучше, чем Альберт Вебер. Аня фамилию не меняла, твой сын, как все мы, записан по матери. Это в традиции Корпуса… – успокаивал Вебера Гейнц.
Вебер от сына не отходил, даже Аланд первое время не пытался на этом настаивать, тем более, что стоило Веберу отлучиться на какое-то время – Альберт начинал кряхтеть и разражался плачем, и не успокаивался, пока Вебер не возвращался.
Через пару месяцев он охотно шел на руки ко всем. Вебер опять, проклиная все на свете, вернулся к концертам. Далеко и надолго Аланд его не отправлял. «Неадекватные отцовские чувства» Вебера стали еще одной темой для шуток Карла и Гейнца, но в шутках их было больше восхищения и любования, они не были обидны. К тому же сами «дядья» постоянно искали повод понянчить племянника.
Год спустя, когда Альберт всеобщим фаворитом со всеми за руку вполне уверенно путешествовал по Корпусу и постоянно лепетал что-то на своем наречии, Аланд объявил о том, что Карл, Кох и он сам отправляются на Восток, что на территории Корпуса начнутся некоторые перестройки и потому здесь никто не останется. Анечка с Агнес и Анной-Марией отправятся на дачу, устроим им свой Вис-Баден, ребенок и женщины подышат хорошим воздухом и окрепнут, поживут там с полгода или год, как понравится, а Вебер с Гейнцем приступают к интенсивным гастролям и начинают, наконец, в полную мощность работать. Вопрос не обсуждается.
