Хоуп сморщила нос, и часто-часто заморгав, подняла на него взгляд. Нойман отшатнулся от него, как от пощечины, а потом словно устыдившись, сделал шаг и обнял девушку. Она вздохнула всем телом и уткнулась ему в плечо носом.
– Твоя мать в твоем возрасте делала точно так же.
– Мать? – плечи девушки вздрогнули в руках капитана и она, слегка отстранившись, посмотрела на него снизу-вверх.
– Да. Мать – женщина, давшая тебе жизнь. Она здесь. Спит. Идем, я покажу тебе её, запомни и это лицо.
Блок «вечных снов» встретил их ярким светом, как только они перешагнули порог. Хоуп замерла, ослеплённая обилием белого цвета. Она шагнула вперед и огляделась. Ничего подобного она не видела на станции, которую… она считала домом? В абсолютно круглом помещении вдоль стен стояли белые капсулы, а по центру, нарушая стерильность помещения – странная, виданная только в старых фильмах, мебель: два потертых кожаных кресла, с подлокотника одного свисало клетчатое покрывало («плед» подсказала память); низкий столик с облупившимся и потрескавшимся лаком на столешнице; шахматы; раскрытая книга, с пожелтевшими страницами. Энджел Хоуп сделала пару шагов и наклонилась над столом, ее рука нерешительно коснулась удивительных предметов и замерла на фигурке «коня». Она улыбнулась, осторожно взяла резную фигурку в ладонь, и повернулась к капитану:
– Я помню ее. Помню! Я ее уже видела!
Капитан стоял, привалившись к обшивке и, не отрываясь, смотрел вглубь комнаты. Энжел перевела взгляд и только сейчас заметила, вцепившуюся в раскрытый саркофаг женщину, которая, так же не мигая смотрела на Ноймана.
– П…ри…веет, – с трудом прошептала она, – я сос..ку..чи..лась, Адам, – слабая улыбка, скользнула по ее губам и она, расцепив, последний браслет со связывающими ее с саркофагом проводами датчиков, оттолкнулась от опоры и качнулась, в попытке сделать шаг навстречу мужчине. Тот, всё также, не видя ничего кроме улыбающейся женщины, рванулся к ней, и прижал к себе. А она обхватила его руками и уткнулась носом в плечо и вздохнула каждой клеткой тела. В этом вздохе было всё: и облегчение, и радость узнавания. Было еще что–то – неведомое и незнакомое для Энжел. Может быть любовь, о которой говорил капитан? Опешившая и ничего не понимающая девушка, тихо опустилась в кресло. А двое: седой сухопарый старик и молодая красивая женщина, обняв друг друга, стояли в кольце рук друг друга.
– Я думал, что я так и умру, не услышав больше любви в твоем голосе – Адам наклонился и поцеловал макушку Лилит.
– Услышал? – прошептала она, – говорить трудно. Не додумали Райаны с саркофагом, – она повела головой в сторону спящих… и только сейчас заметила, сидящую в кресле девушку, – это кто?
– Энжел Хоуп. Она родилась уже здесь. Последней. Помнишь?
– Наш ангел упования? Скольких я успела родить во время забвения? – она откинула голову, заглядывая ему в глаза.
– Троих… Энжел Лав и Энжел Белив. Ангелов любви и веры. Энжел Хоуп тебя чуть не убила. Ты была уже совершенно безразлична к происходящему. В тебе не осталось даже чувства самосохранения, – Адам вдруг словно опомнившись, подхватил Лилит на руки и перенес ее в кресло. Укутал пледом и сел на пол у ног жены, – они все живы, Ли. Я их сохранил. Всех. И наших детей, и детей наших друзей. Рожденных ими и выращенных в инкубаторе. Не знаю, как мне это удалось? – он вдруг рассмеялся.
– Я знаю, дорогой. Я слышала. Все слышала. Прости меня… Это я тебя обрекла на это. Всех нас, – она сжалась в своем кресле, словно в ожидании пощечины и замерла на какое–то время так. Адам протянул руку и прижал ее ладонь к своей щеке. Подержал, будто согревая ее или согреваясь сам, а потом повернул и поцеловал исчерченную линиями поверхность ладони:
