Жуя очень сладкий и очень масляный пирог, и запивая его крепким чёрным кофе, Степан размышлял над тем, как всё-таки пристроить месье Дуффа к работе. Однако этот вопрос разрешил сам гоблин, заявивший, что пока человек с домовым будут рыскать по особняку, он, дескать, лучше займётся виноградниками.
– Мы, гоблины – дети земли, – гордо заявил Дуфф, внимательно следя за реакцией человека. Степан с самым серьёзным видом кивнул, соглашаясь с таким значительным утверждением. – Хорошего урожая не обещаю, но посмотрю, что можно сделать. Я-то ещё помню времена, когда Бретань славилась своим вином! – докончил гоблин, разом запихнул в рот огромный кусок пирога и, мурлыча под нос какую-то песенку, ушёл.
– Спасибо, месье Руй, – улыбнулся Степан коту. – За пироги и за… воспитательную работу. Похоже, пока я спал, тут многое изменилось.
Кот широко раскрыл пасть, продемонстрировав довольную улыбку и острые клыки.
* * *
Всего в доме, как выяснил накануне Степан, было четыре разных входа: его башня; терраса с парадными дверями, с торца короткого фасада; оранжерея на торце длинного фасада; массивная дверь с обратной стороны дома, рядом с котельной – скорее всего, предназначавшаяся когда-то для слуг, и ведущая прямо на служебную лестницу. Он решил начать осмотр с бывшего главного входа, и теперь стоял на террасе, любуясь старинной дверью.
Полукруг кирпичной арки переходил в точно такой же полукруг, набранный из деревянных деталей. Получившийся круг делился вертикальными планками на три части: широкую центральную, которая и была собственно дверью, и узкие боковые. Вместо филёнок здесь были установлены наборы из квадратных стеклянных кубиков, частью просто прозрачных, частью цветных – алых, золотых, синих. Какой-то умелец прежних времён тщательно сточил и подогнал каждую стекляшку, повторяя изгибы и углы деревянных элементов.
Вестибюль за дверью был просторным, но вовсе не огромным, как можно было бы ожидать от роскошного загородного имения. Слева и справа от входа имелось два арочных проёма – правый когда-то заделали, и от него осталась только деревянная резная арка, под которой висело большое зеркало в тяжёлой раме. За левой аркой видно было обстановку гостиной. По центру вестибюля помещалась парадная лестница – на середине подъёма она разделялась на два пролета, уводившие, как и арки, влево и вправо – а за лестницей располагались две двери.
Ближнюю ко входу часть гостиной заполняли разномастные диванчики, кресла и журнальные столики, всюду лежали вязаные пледы и диванные подушки. В угловой башенке под окнами было устроено широкое полукруглое сиденье, а на подоконниках возвышались стопки книг. У окна, выходившего на террасу, стоял на тумбочке покрытый пылью телевизор эпохи девяностых. Слева от него у стены помещался приземистый комод, явно сохранившийся от первоначальной обстановки шато. На комоде, тоже изрядно запылённые, были расставлены фарфоровые фигурки, над ними на стене висели в рамочках фотографии – большие и крохотные, чёрно-белые и цветные. Память о давно прошедших и, наверное, счастливых днях.
– Это и есть квартира старой дамы? – спросил Степан у кота. Тот утвердительно мяукнул. – А сама она где на этих снимках?
Кот указал лапой на один из верхних портретов, будто нарочно повешенный так, чтобы не бросался в глаза. Фото, сделанное в сепии, запечатлело молодую женщину с гордой, прямо-таки королевской, осанкой. Она была одета в светлую юбку и приталенный жакет, на голове – маленькая элегантная шляпка на тёмных, аккуратно уложенных волосах; на руках чёрные перчатки. Женщина смотрела в камеру без улыбки, скорее выжидающе. Она была очень красива, и прекрасно знала это, позволяя любоваться собой. В расплывчатых силуэтах на заднем плане Степан узнал один из воротных столбов, и каменного пса на нём, пока ещё целого и невредимого.
