Почему-то он гулял по знакомым улицам с Таней Калининой, показывал и рассказывал, а она смеялась и говорила, что сама кушкинка, родилась здесь, и может ему рассказать о Кушке такое, о чём он и понятия не имеет.
Вот, например, знал он, что до революции, году, эдак, в тысяча девятьсот восьмом, стадиона ещё не было? Но футбольное поле уже было, только располагалось оно за вокзалом и за железнодорожными путями, ближе к речке.
Креста, к слову, тоже тогда не было, его начали сооружать в тысяча девятьсот десятом, а закончили в декабре девятьсот тринадцатого.
– Ты не кушкинка, ты москвичка! – протестовал он. – Ты не можешь этого знать!
– Кушкинка, кушкинка, – дразнилась она и показывала розовый девичий язык.
– Твоя мама в московской библиотеке работает, а не в кушкинской! – возражал он. – Я знаю кушкинскую библиотекаршу, её Таисия Игнатьевна зовут и она не твоя мама?
– Ну и что? – смеялась она. – Зато в московской библиотеке такие архивы, которых в кушкинской нет. Если в эти архивы залезть, можно много чего интересного найти…
Я открыл глаза.
Было прохладно и влажно.
Горел неяркий свет.
Надо мной матово поблёскивала крышка анабиозной камеры с прозрачным окошком-иллюминатором, расположенным точно напротив лица. За окошком угадывался ребристый потолок анабиозного отсека.
Включились фены. Потоки горячего воздуха быстро высушили тело.
Я поднял руку и нажал оранжевую клавишу сбоку.
Кемрар Гели никогда не ждал, когда крышка камеры откроется автоматически, всегда жал на клавишу сам. Не стал ждать и я.
С едва слышным жужжанием крышка откинулась.
– С возвращением, Серёжа, – раздался голос ДЖЕДО.
– Привет, – сказал я и сел. – Доложи обстановку.
– Корабль в полном порядке, переход прошёл штатно.
– Проблемы?
– Есть одна. Мы немного промахнулись.
Вот чёрт, подумал я, вылезая из камеры и оглядываясь в поисках одежды.
А, вот же она, на стуле…
Остальные пятнадцать анабиозных камер были закрыты. Включая те две, в которых находились Быковский и Сернан.
– Сначала о состоянии Быковского и Сернана, – приказал я, одеваясь. Одежда была моей, земной, – постиранной и приятно пахнущей свежестью.
– Всё в норме, – сказал ДЖЕДО. – Просто они старше, другой метаболизм, поэтому проснутся чуть позже.
– Когда?
– По моим расчётам минут через десять. Плюс-минус.
Жрать хочется.
Как всегда после анабиоза. Слона бы съел.
Дверь в анабиозный отсек отъехала в сторону. Вошёл ДЖЕДО с неизменным подносом в манипуляторах. На подносе дымилась большая чашка драво (я уловил запах) и стояла тарелка с толстым бутербродом.
На Гараде, как и на Земле, росли злаковые. Соответственно, был и хлеб. По вкусу немного другой, но был.
То же самое можно сказать о молочных продуктах. Если есть крупные рогатые и копытные млекопитающие – значит, будет и молоко. Вместе с творогом, сливочным маслом и другими молочными продуктами.
Таковые млекопитающие имелись, и силгурды, как и люди на Земле, в своё время их благополучно приручили и начали разводить с целью получения еды.
С единственной разницей: для получения мяса гарадцы уже не убивали животных, употребляли синтезированное на молекулярном уровне (тот же вкус, те же свойства, прекрасное мясо).
Но молоко продолжали доить «живое».
Бутерброд был с маслом, намазанный сверху толстым слоем нежного мясного паштета. Как я люблю.
– Как ты любишь, – сказал ДЖЕДО, – ставя поднос на столик рядом со стулом. – Я предположил, что твои вкусы не должны особо отличаться от вкусов Кемрара Гели. А он любил после анабиоза съесть бутерброд с паштетом и запить его чашкой горячего драво.
