Железным совком я выгреб в ведро золу из двух
печей, взял ключи и вышел во двор. Выбросил золу в мусорный бак, нашёл сарай с
нарисованной белой масляной краской восьмёркой на дощатой двери, отпер висячий
замок. Поленья были сложены у левой стены, уголь лежал кучей в глубине сарая.
К этому времени солнце уже поднялось, его
лучи ударили из-за вершины сопки прямо в открытую дверь. Куски антрацита
заискрились на изломах, словно драгоценные камни.
Совковой лопатой я насыпал в ведро угля,
накидал на левую руку поленьев. Запер дверь, подхватил правой рукой ведро и
понёс добычу домой.
Растопить печь труда не составило – тот же
костёр, только в топке. Смял старую газету, положил сверху растопку, поджёг
спичкой. Когда разгорелось, добавил поленья. Теперь пусть маленько прогорит, и
можно сыпать уголь. То же самое со второй печью. Просто.
Пока огонь набирал силу, я почистил зубы,
принял холодный душ, растёрся полотенцем.
Ещё вчера понял, что горячей воды в доме
нет. В том смысле, что из крана она просто так не течёт. Чтобы помыть посуду,
надо нагреть воду на газе. Или разжечь устройство в ванной под названием
«титан» - вертикальный металлический бак двухметровой высоты. На ножках и с
топкой внизу, как у печи. Разжигаешь топку – огонь нагревает в титане воду.
Можно мыть посуду, стирать или мыться самому. Примитивная штука, но другой нет.
Значит, буду привыкать. Хотя что там привыкать, я и на Гараде принимал по утрам
холодный душ. Для здоровья полезнее.
- Ты бы полегче с холодной водой, сынок, -
сказала мама, когда я вышел из ванной и сел за стол. – Простудиться только не
хватало сейчас.
Яичница с колбасой пахла умопомрачительно.
Я намазал маслом кусок белого хлеба и
набросился на неё, как голодный стлак на зарезанную ульму.
«Как волк на овцу, - перевёл я про себя. -
Будь внимательней, Серёжа Ермолов, не скажи подобное вслух. Оно, вроде, и
ничего страшного, особенно с учётом последствий травмы головы, но лучше не
надо».
- Божественно, мам! – сообщил, проглотив
первый кусок. – А насчёт воды не беспокойся. Закаляться решил с сегодняшнего
дня. Ну и бегать по утрам. Надо форму набирать, надоело быть дрыщём.
Ленка, которая уже доела свою манную кашу
и пила чай, прыснула. Изо рта полетели брызги.
- Лена! – воскликнула мама. – Серёжа, что
за слово такое?
- Слово как слово. Честное. Мне вроде как
судьба второй шанс дала, согласись. Грех будет его упустить.
- Ты изменился, сынок, - покачала головой
мама.
- Но ведь не в худшую сторону, а? – я
подмигнул улыбающейся Ленке и отправил в рот кусок яичницы.
- Слава богу, - сказала мама.
- И я говорю, слава богу, - прошамкал я с
полным ртом.
- Всё равно, будь осторожнее. Помни, что
Ильдар Хамзатович сказал – ни в коем случае не переутомляться.
- Я помню, мам. Не переутомляюсь, правда.
- А что сегодня тебе к нему на осмотр в
девять утра помнишь?
- Помню. Сейчас позавтракаю, оденусь и
пойду.
- Привет ему передавай. И всё потом
подробно расскажешь!
- Зачем? Он и так тебе всё расскажет.
- Он – это одно. Ты – другое, - с железной
логикой заключила мама и налила мне чая.
Всё-таки Кушка совсем маленький город. От
дома до ворот госпиталя я дошёл, не торопясь, ровно за пять минут. Ещё через
две минуты постучал в дверь кабинета Ильдара Хамзатовича.
Весь медосмотр занял ровно час пятнадцать
минут, включая рентген.
Частое рентгеновское излучение, в
особенности на столь допотопной аппаратуре, не слишком полезно для молодого
выздоравливающего организма, поэтому я нейтрализовал его воздействие. Но,
видать, слегка перестарался, потому что организм отреагировал самым привычным и
целесообразным образом.
