По пути нам попадаются наши управляющий, Игорь Викентьевич (ну да, у нас ведь не дом, а целая усадьба) и главная горничная, Нина Дмитриевна. Они взволновано интересуются, что случилось?
– Она, – отец встряхивает меня, как куклу, а я смотрю на него зло, – под домашним арестом. Чтобы никто не смел выпускать!
Игорь Викентьевич и Нина Дмитриевна козыряют ему:
– Так точно, Степан Михайлович! Будет сделано!
Предатели!
Отец же буквально зашвыривает меня в комнату, закрывает дверь и запирает её на ключ!
Я бьюсь, ору, молочу кулаками дорогое дерево:
– Это произвол! Родительская тирания! Я буду жаловаться! Я в соцсетях напишу!
– Я уже позаботился об этом, – спокойно отзывается отец из-за двери. – Интернета у тебя не будет до субботы. А потом – пиши, что хочешь и где хочешь.
Ах, так!
Ну, ничего, у меня есть ещё козыри в рукаве.
– Я покончу с собой! Ты забыл, что тут – второй этаж! Я выброшусь из окна.
– Выбрасывайся, – всё тем же ледяным тоном отзывается мой любимый родитель, – сама же потом на всю жизнь калекой останешься.
Я сползаю вниз по двери, захлёбываясь слезами. И слушаю, как удаляясь, по-военному чеканит шаг мой отец.
Ещё долго рыдаю, сидя на полу и держась за ручку двери.
За что со мной так?!
Я ведь всегда была примерной дочкой – отличница, медалистка, участница олимпиад, в колледже шла на красный диплом, пока не поняла, что профессия – совсем не моя. У меня всегда было примерное поведение. В конце концов, я до сих пор ещё девственница! Хотя большая часть моих одногруппниц рассталась с этим «недоразумением» ещё на выпускном, а некоторые – и раньше.
Так в чём же я провинилась?
Всхлип…
Душит несправедливость, отчаяние.
Ладно, отец, хотя и от него не ожидала. Но мама! Мамочка моя! Как она могла согласиться на… насилие…
Это ведь насилие! Самое настоящее! И принуждение!
И это – собственные родители в сверхблагополучной обеспеченной семье.
Нет, я не стану этого терпеть!
Они ещё пожалеют, что поступили так со мной.
Решительно встаю, смахиваю слёзы и иду к окну. Распахиваю, забираюсь на подоконник и смотрю вниз…
уууууууууу….
Дом у нас высокий, потолки первого этажа – пять метров, да ещё метра полтора до моего окна.
Что будет с человеком, если он упадёт с шести с половиной метров? Если отец не отключил мне Интернет, я бы погуглила. Но проверять опытным путём – разобьюсь ли я насмерть или останусь калекой – желание отпадает.
Спрыгиваю с окна, забираюсь на кровать, обнимаю колени и тихо скулю.
Попробовать сбежать? Но как?
Вообще-то из окна можно спуститься, например, смотав простыни. Но, во-первых, физическая подготовка у меня сильно хромает, во-вторых, даже если я спущусь вниз – до забора бежать ещё около пятисот метров, притом – через лужайку. Меня точно заметят.
Можно попробовать вокруг дома, там до забора ближе, но там – флигель охраны. Да и вообще, если честно, играть в догонялки с папой-генералом как-то не хочется. Я знаю, как мой отец умеет «активировать резервы», если ему что-то надо.
Мысли о побеге немного успокаивают меня. Откидываюсь на подушки, смотрю на натяжной потолок – по голубому небу парят белые облака в обрамлении изящной искусственной лепнины.
Моя комната – обитель принцессы: кровать с пологом, изящный светлый антиквариат, обои с цветочками в стиле викторианской эпохи, лёгкие шторы, цветочные композиции в стиле шебби-шик – уже моё творение – на пузатых консолях, симметрично расставленных у стен. Моя мама – опытный дизайнер. У неё сеть агентств по всему нашему региону. И это злит ещё меня ещё больше: в своё время мама сама сбежала из дома, чтобы получить профессию, которую её родители считали никчёмной. Приехала в столицу, поступила, а потом – на одной из студенческих вечеринок встретила молодого лётчика, Степана Воравских, и влюбилась. Классная история, почти сказочная. Потому что красавец-лётчик ответил на её чувства и, оказавшись человеком порядочным и с принципами, тут же сделал предложение. С тех пор они живут в любви и согласии вот уже тридцать пять лет: степенный, крепкий и надёжный папа и воздушная, будто летящая над жизнью, мама.
