В первых числах октября их дивизию сняли с оборонительных позиций и отправили под Москву.
До станции Малоярославец эшелон шел под бомбежкой. Разгружались и окапывались тоже под налетом вражеской авиации. На этом рубеже им предстояло защищать столицу.
Ночь перед боем была по особенному спокойной и тихой. В сапогах подходящего офицера отражалось тусклое сияние луны.
– Командир отделения ефрейтор Шмидт! – стараясь вытянуться по уставу, но не высовываясь из окопа, представился Давид.
– Вольно! – устало произнес политрук Симоненко и полусогнувшись в траншее подошел ближе.
Уступая дорогу юному офицеру, солдаты повинно вдавливали свои тела в ее размокшие стены.
– Еврей что ли? – спросил лейтенант.
– Никак нет! – недоумевал Давид. – Я русский немец.
– А-а-а! – задумчиво резюмировал офицер и продолжил: – Все к бою готовы?
– У нас, кроме винтовок, лишь по две бутылки зажигательной смеси, – начал было Шмидт.
– Не паникуй, ефрейтор! – перебил его офицер. – Приказано держать оборону до последнего!
И немного помолчав, тихо добавил:
– На рожон не лезть, но и отступать не смейте. Некуда далее.
На следующий день, после авианалета и артподготовки немцы перешли в атаку.
– Держаться до последнего, – не приказал, а попросил бойцов отделения ефрейтор Шмидт.
Первое наступление отбили, но ближе к полудню на них пошли фашистские танки. Много танков. Их дальнобойные орудия с большой точностью дырявили линию защиты батальона. Нельзя было поднять головы. От холодной и сырой земли у Давида онемела левая щека.
Первый из их взвода не выдержал. Побежал. К немцам! С поднятыми руками. Ему вдогонку смертоносным огнем понеслись все пять пуль магазина винтовки.
Некоторые надеялись спастись, побежав в сторону тыла.
– Один, два, – с ужасом считал ефрейтор.
– Назад! – с горечью и досадой надрывался справа командир отделения Кужабергенов.
Но дезертиры ему уже не повиновались. Фашистский пулеметчик короткой очередью настиг одного из спасающегося бегством. Другого свои, из второй линии обороны, расстреляли в грудь.
Рядом с окопом, в котором находился ефрейтор Шмидт разорвался танковый снаряд. Летели в воздух бутылки с горючей смесью. Небо вспыхнуло ярким огнем. Миллионы звезд посыпались из глаз Давида. Невыносимо острая боль пронзила сознание. Все исчезло. Растворилось. Стало тихо и темно.
Историки потом напишут, что, несмотря на численный перевес, фашистам не удалось в этом направлении прорвать стойкую оборону красноармейцев. Так и не сумев взять населенный пункт, немцы обошли его с тыла. Еще два дня советские бойцы сражались в окружении. Только когда закончились боеприпасы, красноармейцы пошли на прорыв. Из нескольких тысяч солдат в живых осталась лишь сотня…
С высоты орлиного полета в этот момент можно было видеть, как покрытую толстым слоем снега мугалжарскую равнину витиеватой трещиной разорвала низина русла реки Елек[28]. То там, то здесь по берегам высвечивались яркие желтые песчаные обрывы, а вот известняковые кручи, наоборот, практически сливались с бескрайним снежным ковром казахстанской степи.
На исходе ясной и безветренной ночи легкий налет из маленьких кристалликов, похожий на иней, покрыл стволы прибрежных ив. Изморозь, словно ватой обволокла ветви деревьев и чернотала, круглые прутики камыша, длинные сухие листья рогозы, над которыми красовались обычно темно-бурые, но сейчас покрытые подобием белого мха початки. Мороз последних дней еще больше выбелил и так от природы цвета седины метелки тростника. На прибрежных кустарниках как пушистые гирлянды свисали остатки бабьего лета – паутинки в изморози.
