Чужие долги - страница 7

Апам Напат терпеливо ждал, пока он придет в себя.

– Ты не врешь, – заключил он.

Ну еще бы, хотел сказать Франграсьян, но язык не слушался.

Апам Напат задумчиво разглядывал его.

– Хварну я тебе дать не могу, – наконец сказал он. – Это ее воля, не моя. Уж не обессудь. Но я дам тебе кое-что другое.

Он завел руку за спину и достал (откуда?) метательное копье – длиннее, чем те, к которым привык Франграсьян, и необычайно изящное, похожее скорее на игрушку-подношение, чем на настоящее оружие. Наконечник влажно поблескивал, будто его только что вынули из воды. Но само копье оказалось сухим и теплым и легло в руку Франграсьяна, будто он носил его всю жизнь.

Франграсьян недоуменно поднял глаза. Апам Напат наблюдал за ним с легкой улыбкой.

– Этим копьем твой прадед Траэтаона сразил трехглавого змея Ажи Дахаку. А в конце времен, когда наступит час великого очищения, его возьмет тот, кому назначено спасти мир. Это будет еще не скоро, но чтобы это сбылось, Иран должен выстоять. А сейчас, так уж сложилось, его судьба – в твоих руках.

Франграсьян снова перевел взгляд на копье. Пробежался пальцами по гладкому древку, подкинул копье в руке, проверяя баланс. И вдруг широко ухмыльнулся:

– Не пожалеешь, что дал его мне?

В глубине бездонных глаз Апам Напата что-то мелькнуло – но это был не испуг. Тоска? Или… жалость?

– Нет. Тебе было предначертано взять его.

Он явно хотел добавить что-то еще, но промолчал. Впрочем, Франграсьян не обратил на это внимания – он любовался копьем. Сочетание гибкой золотистой древесины и струистого металла завораживало. Копье было как ожившая песня. Поистине оружие, достойное могучего Траэтаоны.

А значит, и его правнуку сгодится.

Он закинул копье на плечо, бросил Апам Напату:

– Ждите меня с победой! – и зашагал к своему Гнедку.

Апам Напат смотрел ему вслед.

– Подожду, – согласился он и уселся прямо на песок, скрестив ноги.

Туранцы встретили его радостным ревом, а иранцы – настороженными взглядами: то ли не верили, что он придет, то ли не знали, к добру ли это. Франграсьян медленно проехал мимо них, красуясь великолепным копьем. Завтра они увидят.

Он успел соскучиться по этому – по пению рогов и свисту стрел, по слаженному стуку сотен копыт. Вот для чего он был рожден. А не для того, чтобы сидеть в душном дворце и разбирать, кто из чьего канала взял воду или на что должны жить храмы огня. Вот его храм и единственная молитва, достойная воина. Этот северный колдун еще пожалеет, что сунулся к нему.

Он угадал появление Зайнигу по тому, как замерли клубы пыли, как взметнулся над полем боя яростный ураган, подхвативший не только ее, но и людей. Северянин был действительно высок – среди иранской царской гвардии было много рослых, статных воинов, но ни один из них не достал бы ему до плеча. Пеший, он шел по полю медленно, словно вокруг него не кипела яростная битва; и ни одна стрела, ни одна палица или меч не задели его. Он поднял голову, и глаза его – синие, как лед – зашарили по холму, где стоял Франграсьян со своими полководцами. Лошади взвивались на дыбы от страха, люди падали ниц, закрывая руками глаза. Гнедко всхрапывал и тревожно прядал ушами, но не двинулся с места; и Франграсьян в седле оставался недвижим, поглаживая древко нового копья.

Зайнигу разинул рот, чтобы крикнуть. Франграсьян вспомнил, какие чудеса рассказывал о его голосе гонец. Будь он один, он бы обязательно дал Зайнигу покричать – просто чтобы посмотреть, правда ли это; но с ним были его туранцы и иранцы, которые теперь тоже стали его, и они с трудом выдерживали натиск северян, воспрявших духом при появлении своего предводителя. Он покачал головой, рассмеялся и толкнул Гнедка пятками. Зайнигу набирал воздуха в грудь, а Франграсьян несся вниз по склону холма, все быстрей и быстрей, и ветер бил ему в лицо. Он был, в сущности, еще очень молод – ему не сравнялось и двадцати весен; и он был любимый, бесстрашный, отчаянный сын осторожного Пашанга, который часто говаривал, что в его втором сыне воскрес буйный дух его отца Туры.