Чужие долги - страница 5

Он сдержал слово.

Он не дал своим воинам грабить иранцев, и те смогли спокойно засеять поля – Мануш-читра объяснил ему, как важно не допустить голода. Мануш-читра рассказал ему о пользе морской торговли, и Франграсьян прорыл семь каналов, чтобы морские корабли могли заходить в города, отстоящие далеко от моря. Потом он занялся озером Кансава, что в земле его предков-кочевников. Прежде это озеро и у иранцев, и у туранцев считалось самым чистым и самым благотворным из маленьких морей; змеи, лягушки и прочие вредные животные не обитали на его берегах, омываемых прозрачной водой. Потом вода сделалась соленой, и стало невозможно подойти к озеру ближе чем на парасанг, столь велики были зловоние и соленые испарения из-за неистовства горячего ветра. Людям пришлось покинуть свои жилища и искать себе новый дом. Теперь же Франграсьян сделал много оттоков из озера Кансава; оно снова стало пригодным для людей и благих животных, и на его берегах выросли новые поселения1.

Мануш-читра смотрел на все это и не знал, что и думать. Его мать Гузак, дочь кроткого Арьи, сраженного рукой завистливого Туры, внушала ему, что от рода Туры нечего ждать добра. Даже отец Арьи и Туры, некогда могучий герой Траэтаона, не решился пойти против коварного сына. Все, что смог сделать этот убитый горем старик – это укрыть носившую ребенка Гузак на горе Мануш, где в положенный срок на свет появился Мануш-читра – «Рожденный на Мануше». Он-то и должен был рассчитаться с Турой за деда. Что он и сделал. Но Иран все равно оказался в руках внука Туры, который ухитрился даже завладеть божественной Хварной, а он, Мануш-читра, живет при нем скромным советником и, вставая поутру, не знает даже, доживет ли до вечера.

Хорошо ли это? – думал Мануш-читра. Правильно ли это? – и не находил ответа.

Раз его земля успокоилась, раз набеги туранцев прекратились и на троне сидит потомок Траэтаоны – может, все действительно так, как должно быть?

Он почти уверился в этом, когда в один прекрасный день в тронный зал, где Франграсьян совещался со своими сановниками, ворвался запыленный гонец и упал ниц перед троном.

– Государь! – выпалил он, переводя воспаленные глаза с Франграсьяна на стоящего подле него Мануш-читру. – На нас идет зловерный Зайнигу!

Франграсьян медленно перевел взгляд на тяжело дышащего гонца – все в зале замерли, ожидая, что он скажет – и равнодушно переспросил:

– Кто?

– Зловерный Зайнигу, – прошептал гонец. – Колдун с севера; говорят, он ростом под три метра, у него длинные руки и большая белая борода. Голос у него такой громкий, что от одного его окрика в горах начинается обвал; но ему и кричать не нужно, потому что он умеет убивать одним взглядом. Он не верит в Ахура Мазду, не чтит огонь, воду и растения; и с ним еще шестьдесят тысяч таких же злобных и на все готовых приспешников. Он похваляется, что идет царствовать в Иране; раз, говорит он, туранский лошадник, отвергнутый Хварной, смог сесть на трон, то я и подавно смогу!..

Гонец осекся, но поздно: слово уже было произнесено. Франграсьян не пошевелился, но Мануш-читра видел, как он сжал резные подлокотники – до побелевших костяшек; покажись сейчас из-под его пальцев кровь, Мануш-читра бы не удивился.

– Что еще он говорит? – вкрадчиво спросил Франграсьян.

– Много бранных слов, которые я не стану повторять, чтоб не оскорблять твой слух, – торопливо отвечал гонец. – Прости меня, повелитель! Я лишь передавал его слова, а этот Зайнигу так глуп, что сам не знает, что несет…