Существо не имело формы. Оно было сгустком противоречий: перья, слипшиеся с гниющей плотью, глаза, растущие на ладонях, рот, раскрывающийся там, где должен был быть позвоночник. Его голос звучал как скрип несмазанных шестеренок вселенной:
– Ты почти готов. Разорви последнюю нить, Ткач. Разорви, и увидишь, что прячется за ширмой их лжи.
Ариэль отпрянул, но дыра расширилась, поглотив пол вокруг. Реснички обвили его щиколотки, тянули вниз. Он вонзил нож в пол, пытаясь удержаться, но лезвие сломалось с хрустом кости.
И тогда заговорили стены.
Фрески, изображавшие сотворение миров, ожили. Ангелы на них повернули головы, их улыбки растянулись до ушей, глаза вытекли, оставив черные дыры. Их песнь превратилась в гул – низкий, вибрационный, выворачивающий внутренности.
– Беги, беги, беги, – шептали они хором. – Они идут за тобой. Они всегда знали.
Ариэль вырвался, оставив в дыре клок своей мантии. Когда он обернулся, дыра исчезла. Но на полу остался след – отпечаток копыта, обугленного и покрытого шипами.
Ночью (он теперь определял ночь по густоте теней) его навестил Кассиэль. Воин стоял на пороге, но его доспехи больше не сияли. Плазма, из которой они были выкованы, застыла мутной массой, сквозь которую проглядывали очертания чего-то многосоставного, чуждого.
– Ты воняешь откровением, – прошипел Кассиэль. Его голос расслаивался, словно говорили двое: один – ангел, другой… что-то иное. – Сотри это. Сотри, пока не стало слишком поздно.
Но когда Ариэль попытался заговорить, Кассиэль схватил его за горло. Рука воина была холодной и влажной, как трупная слизь.
– Они позволят тебе умереть, но не позволят увидеть, – прошептал он, и в его зрачках мелькнул трехкруговой символ.
Потом он исчез, оставив на шее Ариэля синяк в виде отпечатка пальцев с слишком длинными фалангами.
Утром Ариэль нашел первое яйцо.
Оно лежало в углу его покоев, завернутое в кровавые нити. Скорлупа была полупрозрачной, сквозь нее просвечивало существо с крыльями падшего херувима и когтями демона. Оно билось внутри, царапая изнанку реальности.
Когда Ариэль раздавил яйцо ногой, из него вырвался визг, разрезавший воздух как нож. Стены покоев за кровоточили. Из трещин поползли черные жилы, сшивая пространство грубыми стежками, словно Небесные Сферы были всего лишь тряпичной куклой, которую кто-то спешно чинил.
Ариэль понял: он стал инфекцией.
Но вместо ужаса в нем проснулся голод.
Он подошел к зеркалу, уже зная, что увидит. Его отражение теперь имело двойника – силуэт из щупалец и перьев, сливавшийся с ним воедино, как тень при двойном свете. Двойник улыбнулся, обнажив зубы-кинжалы.
– Скоро, – сказал он голосом Ариэля, но с придыханием, будто в горле застряли осколки стекла. – Скоро ты поймешь, что рай – это могила, присыпанная светом.
На следующее утро Ариэль проснулся с крыльями, окрашенными в цвет запекшейся крови.
И понял, что больше не может ткать.
Он мог только разрывать.
Воздух Небесных Сфер стал вязким, словно вдыхаемый свет превратился в патоку. Каждый взмах крыльев Ариэля оставлял за собой шлейф кровавого пара, а его тень – ту, что когда-то была невесомой, – теперь волочилась за ним, как прилипший труп. Она стала тяжелее его самого. Иногда он чувствовал, как ее пальцы, холодные и костлявые, цепляются за его лодыжки, пытаясь замедлить шаг.
Он больше не спал. Сон стал дверью, которую он боялся открыть. Вместо этого он бродил по опустевшим галереям, где даже эхо его шагов звучало чужим. Стены здесь больше не сияли – они покрылись язвами, из которых сочилась черная смола. Она стекала вниз, образуя ручьи, что складывались в те же три переплетенных круга. Иногда в смоле плавали глаза: человеческие, звериные, инопланетные. Все они следили за ним.
