Читать онлайн Вячеслав Лентяев, Røttėn Pümpkin x Ømėn Vøid - Цинковый Цианид II: Темные времена

Запрещено читать несовершеннолетним людям (запрещено, ёбаный дубак, закрой и иди тиктоки обоссаные смотри)

Запрещено читать слабонервным (тут шок контент, шок хуент, кок куент, бок цемент)

Запрещено читать людям, которые мало пердят

Запрещено читать людям, которые много пердят

Апрель, солнышко и руки

Упавший глаз в песке, в утюге

И над планетой глазик-арахнид

А здесь

Цинковый цианид.

Громов очнулся. Сначала он тихонько дёрнул плечом, затем пошевелил пальцами рук. Он попробовал разлепить веки, но получилось лишь слегка приподнять брови. Спокойный глубокий вдох носом и выдох.

Боли не было. Он немного подвигал ступнями, чтобы убедиться, что ноги не оторвало.

– Кхаа… – Еле слышно выдавил из себя Громов.

Он чувствовал, что лежит на боку и попробовал перекатиться на спину.

Получилось. Всё тело как будто онемело, лёжа на спине, Громов поворачивал голову влево-вправо. Наконец он ещё раз попытался открыть глаза.

Громов увидел перед собой темное ночное небо, усыпанное звёздами. Поморгал и приподнялся, оперевшись на локоть.

– Охренеть… Цел и невредим… Отвёл беду. – Громов зажмурился, потер глаза кулаками и обернулся.

Он увидел две дымящиеся машины. Свой КамАЗ и отлетевшую метров на двадцать от него Девятку, из капота которой виднелся маленький клубок пламени. Воняло бензином и какой-то мерзкой гарью. Громов встал и из нутра начал подниматься рвотный позыв, заставивший его согнуться. Когда позыв утих, Громов вытер рукавом рот и медленно побрел к своей машине.

– Эй! Есть кто живой?! – Крикнул он в сторону Девятки так громко, что в ушах зазвенело.

– Я-я… Я-я-я! – Из-за отлетевшей машины прозвучал ответ.

– Я иду! – Громов ускорил шаг настолько насколько смог и приближался к Девятке.

За ней лежал мужчина. Он тихо стонал, беспорядочно и медленно шевелил руками, как бы трогая себя. Его ноги отсутствовали. Совсем. Под самое бедро. Руки и лицо вымазаны чем-то чёрным, рубаха разорвана. Каким образом он до сих пор не умер от кровопотери? Скорее всего, какая-то часть машины прижгла ему артерии и вены, закупорив их, а болевой шок дал возможность выползти из машины или же откатиться от неё.

– Охренеть… – Громов подбежал к нему и опустился на колени.

– Я чувствую, что умру… Чувствую я… – Мужчина не открывал глаз и чуть покачивал головой из стороны в сторону. Громов рывком достал телефон из кармана, говоря:

– Тихо-тихо, не умрёшь ты… Всё в порядке будет, ты только сознание не теряй и под себя не смотри. – Он судорожно начал набирать экстренный номер как вдруг: «БАТАРЕЯ РАЗРЯЖЕНА. ПОДКЛЮЧИТЕ ЗАРЯДНОЕ УСТРОЙСТВО».

Мужчина убрал телефон обратно в карман.

– Телефон нужен, срочно, в машине у тебя или в куртке? – Громов начал приподниматься.

– Не знаю я…

– Я быстро! – Он побежал к Девятке. Салон сгоревший, одна чернота. Громов оторвал болтающуюся дверцу бардачка, заглянул внутрь, но ничего кроме обгоревших листков не нашел. Он подбежал к своей машине и залез в кабину.

– Так, аптечка… Как вообще в такой хуйне применять аптечку?! Перекись блядь, зелёнка, твою мать! – Громов швырнул аптечку в открытую дверь КамАЗа.

Он открыл бардачок. Ключи, документы, сигареты, бутылка водки.

– Больно ему. Алкоголь притупит остроту. – Громов взял бутылку водки и побежал к Девятке.

Он снова упал на колени перед умирающим.

– Так, пей, давай. – Он немного приподнял голову мужчине.

– Больно мне…

– Знаю-знаю я, пей, говорю. – Громов поднес горлышко бутылки ко рту лежавшего.

Мужчина сделал несколько глотков, но с виду совсем не почувствовал что вообще пьёт. Для мнимого спокойствия Громов сделал несколько больших глотков из горла бутылки. Горечь от спиртного волной пробежалась по горлу. Бросив бутылку в сторону, он вновь оглядел лежащего перед ним.

– Как тебя зовут? – Едва слышно спросил Громов.

– Какое это уже имеет значение? Борис меня звать.

Громов уже было хотел представиться в ответ, но слова комом свернулись в горле.

Он осознал, что имени своего и не помнит. Видимо, во время аварии, он вылетел из салона и приложился головой о камень, да так что…

– Борь, у тебя есть семья?

Громов выпрямился, снял с себя джинсовую ветровку и накрыл ею нижнюю половину тела Бориса. Надежда на то, что это хоть несколько отвлечет от столь ужасного зрелища испарилась в один миг когда по куртке поползло красное.

– Кха… Есть. – Борис с трудом поднял правую руку и сунул её в грудной карман прилипшей к телу рубашки. Он достал кожаный бумажник и потянул Громову. – Помоги. Там фотография.

Громов взял бумажник из трясущейся руки Бори. Раскрыв его, он начал перебирать пальцами купюры с документами. А вот и она. Аккуратно положив бумажник на землю, Громов взглянул на фотографию. Улыбающийся белобрысый парень в клетчатой рубашке держит за маленькие ручки сидящего на его шее ребенка. Горечь растекалась по грудной клетке Громова. Он вручил фотографию Боре. Парень, посмотрев на нее, радостно улыбнулся и заплакал.

– Я не хочу умирать… Не хочу. Спаси меня, молю тебя. – Боря прикрыл рукой свое лицо, чтобы Громов не видел как он рыдает.

– Я что-нибудь придумаю. – Неуверенно сказал Громов. Его взгляд снова переметнулся на КамАЗ. Быстрым шагом дойдя до машины, он начал выворачивать всё, что только можно. Из-под заднего сиденья выпал увесистый ПМ. Громов отмахнулся. Это уже слишком.

Он продолжил ковыряться в машине, отложив пистолет на переднее сиденье, Громов решил силой поднять все задние сидушки, в надежде найти хоть что-нибудь. Алкоголь постепенно разнёсся кровью по телу, переменная ясность сменилась размытостью последовательности действий. Со скрипом и треском, но сиденье поддалось. Когда мужчина занёс его над плечом, чтобы выбросить из салона, ему по голове что-то стукнуло, упав на пол. Посмотрев вниз, он увидел раскрытый кошель. Откинув кресло, Громов поднял его. На кошельке прикреплена фотография мужчины с подписью черным маркером: «Громов Александр Валерьевич, старший следователь по особо важным делам».

Волна вопросов окатила его: «Если я из спец. служб, то при исполнении ли?», «Я проезжал здесь в связи с работой или нет?», «Если я при исполнении, то почему я не на служебном транспорте?».

Амнезия, временная или нет, размыла его картину мира до такой степени, что он не мог ответить себе на элементарные вопросы вроде «Кто я?» и «Где я нахожусь?».

Надеясь увидеть дату фотографии, он повернул снимок. Никаких подписей с датой не было.

– Ладно, это не важно сейчас. Как же мне тебя спасти, если это сейчас невозможно? – Громов оглянулся в сторону Бори.

После некоторого короткого времени поиска чего-то, что может помочь, Александр Валерьевич Громов потерял надежду на спасение человека за дымящейся девяткой. В такой ситуации могло помочь только срочное хирургическое вмешательство врачей. Но какие врачи могут появиться в пустыре без каких-либо признаков близлежащей цивилизации, кроме старой дороги? Никакие.

Оставлять Борю одного в последние минуты его жизни не хотелось, но точно также не хотелось возвращаться к нему, став немым. Немым, потому что сказать и нечего. Любой вариант какого-то оправдания со стороны Александра казался никчемным и лживым. Но идти к Боре всё равно нужно, нельзя так его оставить, нельзя. Громов вылез из салона КамАЗа и побрёл в сторону Девятки. Казалось, что ещё хоть раз он взглянет на этот живой труп без ног, тогда сам умрёт рядом с ним от чувства бессилия и одиночества. Почему-то в голове Александра Валерьевича рождался невыразимый страх только того, что умерев, Боря оставит его тут совсем одного. Громов не испытывал страха перед самой ситуацией: страшная авария посреди безлюдья, явно вдалеке от цивилизации, человек с оторванными ногами, просящий о помощи, собственное беспамятство и безысходность. Его пугала лишь бесповоротная пелена состояния одиночества. Без памяти, без какого-либо средства передвижения, без понимания. Наедине с уже не живым окровавленным и безногим телом.

Громов подошёл к Боре и сел возле.

– Это ты?.. Что делать?.. – Боря лежал с закрытыми глазами и уже не поворочивал голову.

– Да, я… Я вызвал скорую помощь. Они скоро будут, сказали. Громов обхватил голову руками, уперевшись локтями в колени.

– Правда? Это. Хорошо. – Боря говорил тихо, почти не шевелил губами. – Значит, я буду жить?

– Конечно будешь жить. Они помогут, всё хорошо. – Громов говорил несколько неестественно, выдавливая из себя слова. Что-то светло-красное наполняло небо. – Рассвет приходит незаметно.

Боря задёргал веками, говоря:

– Спасибо большое тебе. Хорошо. Что я буду… – Он замолчал, все его движения прекратились. Лишь из-за штиля и тишины вокруг можно было услышать его тонкое дыхание.

– Конечно хорошо, Борь.

Рассвет понемногу разросся. Мелкие редкие травинки вокруг как будто ожили и легко шевелились, задетые утренним ветерком. Ночь уходила, теряла силу, давая солнцу власть – рождение нового дня. Когда Громов поднял голову с рук, утренний свет уже замёл следы ночи. Луна забрала Борю с собой. Страх Громова угас также стремительно, как и родился. Александр Валерьевич поднялся.

Он посмотрел на тело Бори и сразу же отвернулся, зашагав к КамАЗу. Залез в кабину, нашёл фотографию, остававшуюся на полу и убрал её в карман. Выбравшись из салона, он повернулся лицом в сторону, в которую смотрела кабина КамАЗа.

– Теперь и мне пора в бездну, Боря.

Громов двинулся вперёд. ЦЦ.

Под ногами проминался снег, производя тихий хруст и оставляя структурный узор подошвы. Всяческие линии, усыпанные маленькими кружками и ромбиками, короткая бесформенная линия от края узора, тонкие выдранные кусочки снега болтающимися шнурками. С ночного зимнего неба беспорядочно и медленно скользили снежинки, но при быстрой ходьбе казалось будто бы они зависли в воздухе. Есть холод вьюги, колючий он и что в движении, что стоя на месте, даже в варежках и подштанниках – всё равно пронизывает насквозь, заставляя дрожать.

А есть холод как будто волшебный, который не режет кожу и не кусает. Вот зима на дворе, все деревья в белой шубке и должно быть холодно, шарф должно сдувать – а вот не холодно, не сдувает и вообще штиль на улице. Эта зимняя ночь и её холод были именно такие. Волшебные.

Павел шёл неспеша по загородной аллее. Он знал о разнице между холодом вьюги и холодом волшебным. Именно такую ночь как сегодня он ждал уже два месяца зимы. Имея привычку прогуливаться в позднее время суток, Павел при любой температуре выходил из дома, направлялся к загородной аллее, которую ещё называли «Фонарка», и бродил меж высоких фонарных столбов, излучающих желтоватый свет. Примерно к двенадцати часам ночи никого и никогда на Фонарке не было, кроме него. Это само собой, ведь кому надо зимней ночью выбираться в холодину, чтобы погулять, да подумать?

По правде говоря, на такие прогулки Павла сподвигали не только любовь к зимней поре и наслаждение находиться вне слишком бодрой, людной городской среды. Это было простое, не слишком оригинальное, но одиночество. Коллеги и знакомые, разумеется, окружали Павла в его повседневной жизни, работе, но вот никто из них не был ему близок. Ни один из них ни разу не подсаживался к нему в обеденный перерыв, не спрашивал как, собственно, идут дела, не писали, не интересовались никак и ничем. А Павел был бы совсем не против, даже сам он множество раз старался как-то развить отношения хоть с кем-то из ряда «знакомый» в «товарищ». В идеале «друг», конечно. Но в итоге всегда получал сухие ответы в виде: «Я пока занят», «У меня уже есть планы», «Я в порядке, но говорить не могу, извини». И самым обидным было то, что никак нельзя было проследить причинно-следственную связь постоянного отторжения Павла окружающими.