Circularis - страница 34

Ехать было долго, что настраивало бы на меланхоличный лад, кабы не, но о «кабы не» позже.. трамвай мирно качало, постукивали рельсы. Под кепкой Павел Сергеевич смахнул платочком пот и свесил было обе руки свои за спинку сиденья спереди, да тут же брезгливо одернул; обтер настрадавшихся о пальто. Жирная жвачка налипла на гнутой трубе.

– Ух, я вам.. – обругался главный бухгалтер, молодежь-то какая пошла, потряс кулачком. Трамвай меж тем трясло мимо радиорынка.

Так и к сидушке задом примерзнешь, так и не встанешь, как выходить. Холодный трамвай дребезжал, спуская ход, подходил к остановке. Павел Сергеевич поправил очки в широкой роговой оправе. Как не родного родной город встречает, думал он. Как какого-то, знаете ли, пришлого, а ведь прожил тут всю жизнь, и прожил-то безвылазно! А дома хорошо, ух, хорошо: а дома теплый плед, а дома чай с сахарком, а то и с ликерчиком, кошка Муська на коленях ластится. Одно только – дом-то он на Василевском острове, а тянется трамвай по каким-то пустырям, вдоль трущоб юго-западных, чтоб их, и пустыри, и трущобы, и уводит, и уводит-то трамвайчик от острова Василевского не в ту сторону. А чаю бы с сахаром бы.. До Пионерстроя, нехорошее название, бухгалтеру уже не нравится, дальше пешком до переулка, как его, кстати.. Уть, мать, тать, затянулся узелок на потускневшем от жиру целлофановом пакете, замерзшие пальцы боролись с узелком. Проще пальчиком дырочку проткнуть да разодрать, что и сделано, так и высвободился бочок запревшего пирожка с картошкой.

А в окно посмотришь, хоть и не смотри вовсе, тоска тоской хватит. Да что знать вам о тоске, когда не видели вы Петербурга в ноябре! Эх, не знаете вы тоски.. такой, такой, такой бездонной, запредельной.. одно сердце пирожок греет. Небо серое, сырое, и пустыри тянутся.. проступали сквозь копченый туман штучные лысые деревья, раскиданные то тут, то там по пустырям.. Груздились панельки домов в массив серых, будто спичечных, коробок. И пустыри.. Зрелище унылое в свете рано догорающего дня. Ну вот еще, еще и течет.. тьфу-ты, где ж платок?

Засвистывающие на просторе порывы хоронились в бетонной посадке новостроек, на остановке ж случайную кепке рвало. Силуэт четвероногий шакалил по пустырю.

– Злая, какая-то ободранная.. как в ларьке продавщица.. Ой, сюда идет.. Того гляди тяпнет! Уходи! Уходи! Не люблю собак я. Кошка у меня.

– Ты домой возьмешь..? Так какого подзываешь..

Воспламененное лицо показалось на миг в форточке, огляделось лицо вокруг, и вместе с «да подавись ты мелочью своей!» продавщица на тарелку ссыпала мелочь. И это на мое вполне, заметьте, естественное «сдачу, пожалуйста»! Знала бы ты, дура, сколько за пазухой везу, тебе всю жизнь в ларьке своем сидеть, не заработаешь столько.. Ду-у-ра.. Неприметность, скажете вы, конспирация, за то и держат.. Другого дню так вообще..

Ик! У бочки. Детины мутные глаза философски уставились на уровень пены, репа чесалась, уровень пены сверялся. Подполз старичок, тоже с кружкой; ссохшийся временем старичок, что урюк, не старичок просто.

– Вань.. пошел бы ты, может, к нам, на завод.. А что, подсоблю.. Словечко замолвлю, если надумаешь. Давай, может, Ванек, а? Я и мастера ихнего знаю.. Пили как-то..

– Бать, да нагот оно всралось! Чтоб как ты волочаться? Так и так старым буду.. – а дернулся-то он, точно ошпаренный.. и с бидона на брючки-то мне жах.. Фу-у-у, и как это пьется? Это ж пить непозволительно! Это ж моча, моча это самая настоящая! Несет теперь от брючек кисло, хоть и просохло.. А что люди подумают? Что люди скажут? А? Не добежал, не справился.. то есть, как раз и справился.. Тьфу! Будь он проклят, пирожок этот! А вкусный, зараза, вкусный.. с картошечкой.. Так, половинка отъелась, вторая завернута была обратно в карман.