Обшарпанная дверь, в дверь-то обшарпанную и надобно, а в подъезд зайдешь, люди добрые.. Ну тут такой душок, что со штанов не учуят. Павел Сергеевич вообще был настроен на оптимизм и очень редко падал духом. А как разрисовали! Руки бы поотрывать за такие художества! А лампочки-то побиты.. И лифт, конечно, не работает.. Бутылки, окурки, грязь везде.. Свобода свободой, а в подъезде убери! Надавил он на кнопку, лифт где-то сверху поурчал, поурчал, да не тронулся.. «Все комуняки – казлы» нацарапано было на лифте, нацарапанное прочел Павел Сергеевич. Сказать по правде, Павел Сергеевич коммунистов недолюбливал, потому как тайно считал себя умнее других и никак не хотел ровняться. Он и баловнем судьбы себя считал отчасти. А доводы его оппонентов, когда случались дебаты по поводу, разбивались весомо: «Как так?», «Как так?». А почему «как так?», тайно знал один лишь Павел Сергеевич.
– Идеи-то правильные пишите, только вот пишете правильно! Так, какой этаж.. Только б на наркоманов.. (Павел Сергеевич не любил наркоманов, он за порядок был)
«..и снова седая ночь..»
– Дед, ты к кому..?
«..все мои тааайны..»
– Да постой ты! Вино будешь?
– Я п-п-пью.. не..
«..и темнота твоя..»
Попал как кур во щи..
«..совсем ни к чему..»
– Стой! Поговорить надо.. Да поговорить надо! Куда пошел? Стой! Э!
– Да ну его на.. – прыщавая птушница припала к бутылке портвейна, – давай еще раз эту же..
– Серый, ну ктооо там? – занудил из комнаты прокуренный женский голос. В комнате орал телевизор.
– Да хрыщ старый приперся. Бабки привез, – оскалился беззубо бритый бугай; пальцы синие, татуировки били жженкой, – чо, а? Дело оттяпал?
– Добрый вечер, – поздоровался Павел Сергеевич.
– Здаров.. Давай, заходи. Все привез?
– Да, как и уговаривались. Денюшки получены.. Считать будете? Они-то, денюшки, счет, знаете ли, лю..
– Где?
В прихожей Павел Сергеевич не успел темно-серую кепку свою на крючок повесить, а только расстегнул пальто, как посыпались оттуда, из-под подстежки, плотно сбитые пачки, завернутые в листы с кройкой.
– Деньгами ты не сори.. А так хорооош.. – бритый отдернул Павла Сергеевича за острую бородку, – козел.. Свободен..
– Кхм-кхм.. – и сквозь прокисшую улыбку – пожалуйста, передайте Константину Станиславовичу..
– Все, че надо, передам.. Сам знаю, не тупой.. А ты-то чо съизюмился?
– Я.. я.. Ничего.. – это был тактичный человек, человек исключительного природного такта, но про себя Павел Сергеевич подумал: ничего; ничего; время такое; с первым дуновением голову-то покрутит, шальное то, а молодость еще не откружилась осенним листом, любой становится немножко приблатненным; скоро-скоро проходит, и печаль и радость, и это пройдет; ну да то ничего; Павел Сергеевич в душе был поэт, глубоко в душе и скрытно.
– Серый, ты скоооро..? – из-за ширмы высунулась толстая блондинка в наскоро застегнутом халата, засияла блондинка «фонарем».
– Ага, ща.. Э, все давай.. Я, эт, слышь, занят.. Все давай. Схрыстнул!
– До сви.. – хлопнула дверь, хлоп и камень с души Павла Сергеевича, а бугай обратно пошел к осветленной перекисью клуше. На старости-то лет! Нервотрепка какая! Да разве можно! А дельце какое провернул, а, знатное дельце, а ловко как камазик сбагрил, ну теперь-то оно уж точно за Константином-то Станиславовичем не..
Горела на столе лампа, стоял чай, Павел Сергеевич сидел за месячным отчетом. Уж и стемнело давно, а сидел Павел Сергеевич и сидел, цифры ручкой к знаменателю подводил. Цифры его плясали и по-свински как-то никак не хотели сходиться. И глаза-то разболелись, так то разве цифрам скажи? Павел Сергеевич снял очки, протер под ними. Павел Сергеевич извлек из кружки залипший чайный пакетик, встряхнул его над чашечкой с аккуратностью и отложил-то на блюдце.
