«Жаворонок на руке из мысли – твой судьбы гонец и ниоткуда ты
находишь мысленное чудо возле прав у чувства на огне».
«Прошлое не жжёт и не болит, прошлым можно думать понемногу в
час, когда бежишь его спугнуть времени под страх, забыв дорогу».
«Не день, не экзальтация под мыслью тебе сегодня не проводят
робу, но думая ты сам забрал бы часть – иллюзий слов плохих, чтоб
удручать».
«Бледным солнцем из пазухи слов ты начнёшь эту сложность души,
где бы встретил свой час для двоих – твой услужливый почерк под стих».
«Родник чутья по праву быть никем – сегодня множит чувство на
аду, а ты бежишь серьёзностью манить свой пуд тяжёлой верности -
во тьму».
«На солдатской причине под шарм ты несёшь свой поток бытия, но
не знаешь, где завтра пожар от такого искусства, где я».
«Менуэт из под длинной ноги чует противо кабель в аду, знает
серую мышь, точно плут из инертности встретить свой суд».
«Образованной маски слеза будит тощий актёрский урон и спадает
под шлейф этот сон, будто встал ты для мира – с утра».
«Мне немножко не жаль этим блажь, эту вольности оземь весну и
наивно ты станешь опять разбирать – укрощение сути».
«Собственный воздух спадает под тень новой беседы за личной
стеной, но из-за времени станет изгоем целая пустошь невольника в том».
«Белые голуби высмотреть ад смогут сегодня нам в том – позади,
вверив пробитый осколок, где рад ты осознать этим чувство внутри».
«Прожит и выпит странный резонанс, но едкой формой высмотрел
строку над небом необычной красоты, что словом по-другому пронесу».
«Непригляден и странен ты сам, что упадок за блёклой стеной,
распрямившись под суть небесам, но проказой нацелившись в суть».
«Меркнет время и город во тьме мне неявной порукой горит, чтобы
жизнью уладить тот спор различения дней – в голове».
«День и ночь – всё сплелось потому, что не знаю я вымысла в пуд
историчности горькой слезы в дедуктивности смысла – вздохнуть».
«За безликой твоей высотой, за прилежной гордыней под вес этой
ценности жизни войду – я на доводе пламени в слово намедни».
«Быть ли русским сегодня для слов или тайной, в которой одна
расстаюсь с этой встречей под звук идеальности ветра – в себе?»
«Много множит Европа за тенью откровения мысли во тьме, но из
личности множит последнее суеверие в собственном – сне».
«Говоришь ли в Европе пока там спадают под смысл облака, но
коришь этим чувство пустое в обозначенной маске врага».
«А помнишь мы были над вечностью в поле, как маленькой топи
шаги наготове и жили, чтоб душу свою сохранить, но вымели осень
в которой любить – не можем ту жизнь потому?»
«Обычности степь и плохая погода не знают укора под мнительный
вдох, но ты окрыляешь искусство покоя, когда говоришь – будто Бог».
«Наизнанку завёрнутый смысл я несу и критичный ответ для такого,
как ты, чтобы в каждом ответе развился испуг и задёрнул бы штору
плохого актёра».
«Утоли мою мечту, но не один на восходе философской пустоты, где
белёсой ночи скреплены мосты и чернеют формы утра, словно строки».
«Загнан урон для души дурака, ноет притворная в теле любовь, где
из под верности целит тоска в новую почерком – кровь».
«Осень – не очень-то русской примете стала той маской души на
портрете, но отыскав за прохладой ту боль – ищет свой сладкий покой».
«Может мужской красотой ты не жил, верил на форме большого
ума, что словно день – настаёт и проблема в капельке страха вины
дотемна».
«Образованные болью между тем – ищут ворох счастья этим люди,
