Он поднялся с кровати, внезапно воздвигнувшись надо мной, словно скала, я подумал, сколько ж в нем еще нерастраченной силы, силы, готовой поднять это изломанное тело и снова бросить в самое пекло. Куда угодно, лишь бы не сидеть на кровати, просматривая вхолостую газеты. Я невольно обернулся на лаз, где-то за ним стоял, прослушивая наш разговор, старший.
Тогда в ответ на мою просьбу проводить к пленнику, Март сперва попросил несколько минут объясниться, почему они взяли генерала, уважаемого в народе человека. Но прежде спросил меня, что слышно о похищении, ведь радио молчит, а ко мне приходил сам комиссар. Я покачал головой: ищут, но и только. Если б нашли, передали по радио, тут же встряла Рада, старший кивнул, но с неохотою. Тем временем, Гор и второй – крепыш по имени Тит – закончили погрузку, подошли сзади, как бы зажимая меня в тиски, потоптались, переспросили. Никаких известий, снова ответила Рада. Март недовольно глянул на всех троих, отвел меня в сторону.
– Понимаете, мы очень уважаем генерала, мы ценим его заслуги, – он оглянулся на отошедших, – мы гордимся им, я говорю это без ложного пафоса. Раз вы пришли сюда за ним, по велению его дочери, своего сердца, я должен все объяснить. Мы несвободны. Да вы, верно, сами видели, там, на шоссе Энтузиастов.
– Скажи ему, насколько мы несвободны, – громко произнес Гор, трудно сказать, подслушивал он или нет.
– Мне сказали, это гетто.
– Верно. Въезд в столицу закрыт для жителей других областей, прибыть можно только на время и только по одобренной заявке. Столица, самый богатый и вольный город страны. Витрина государства трудящихся. Здесь почти все есть, здесь можно устроиться, и люди, как на картинке, ухоженные, довольные жизнью. Поверившие этой картинке, приезжают сюда, а оказываются в гетто. Существует отбор на работы для понаехавших, но пока они не получили прописки, то живут в грязных общежитиях, не получая талонов, не имея большинства прав. Их дети не всегда могут попасть даже в школу, а в их районы редко наведывается карета скорой. Их могут выгнать в любой момент, но они работают не покладая рук, чтобы обеспечить детей всем необходимым, ведь ради них вкалывают – на заводе химических удобрений, вы видели его, на лакокрасочных предприятиях, в автомобильных цехах – на той работе, которой брезгуют столичные жители. Получают гроши, но цепляются за шанс, верят в светлое будущее, – он вздохнул. – Все мы верим в светлое будущее. И не верим в него.
И теперь уже я начал рассказывать о себе генералу, сбивчиво и непонятно. Старик долго молчал, слушал, и размышлял о своем. Кажется, в этот момент мы оба ощутили себя в его номере, он сел на продавленную раскладушку, огляделся, словно что-то ища. Обычно так он включал радио, я глянул на часы – они показывали девять. Новостной выпуск он никогда не пропускал.
Вот только черной тарелки на стене не было. Ничего, кроме серых разводов на холодном бетоне.
– Вы будто ребенок, – наконец, произнес он. – Примчались, восторгались, а когда попали в переплет…. Что с Лидией?
Голос стал жестким, сухим. Я рассказал о допросах в полиции, о визите комиссара. Старика это явно не обрадовало.
– Ищут, – наконец, произнес он. – Значит, всех подняли. В новостях есть сообщения? Были бы, – перебивая себя, продолжил он, – эта шкода сюда первой бы прискакала. Им ведь этого надо только. Молодец, девочка, держится, очень хорошо. Но вам лучше подле нее не светится. И… вы ведь выйдете? Так вот, звонить нельзя, прослушивают, встретьтесь где-то в людном месте. В кафе там, магазине, и передайте, что жив, здоров и все. Не надо с ней связываться.
