Свою первую летнюю сессию Сима сдать не успела. Ей оставался последний экзамен, который был назначен на 29 июня 41 года. 22 июня, началась война. Была объявлена всеобщая мобилизация. Многие студенты и преподаватели ушли на фронт. Сам Университет был эвакуирован в Саратов. Сима могла уехать со своим восточным факультетом. Но осталась в Ленинграде. Она считала, что ее молодость, ее энергия и знания пригодятся городу, в который она успела влюбиться. В сентябре сорок первого Симочка переехала в комнату на Измайловском проспекте. На этом настояла тетя:
– В тяжелые времена, девочка, надо держаться вместе.
Осенью сорок первого немецкие войска окончательно затянули кольцо вокруг города, началась блокада. Самолеты со свастикой сбрасывали на город не только бомбы, но и листовки, в которых призывали горожан сдаваться. Они обещали: когда войдут в Ленинград, то простых граждан не тронут. Вешать будут только комиссаров (партийных), и Jude (юдэ) – жидов, евреев. В ответ на эти листовки Сима, в октябре сорок первого вступила в партию. Она не собиралась сдавать фашистам город. Но если, все-таки эти варвары войдут в Ленинград, то пусть они вешают Серафиму дважды: и, как жидовку, и как комиссара. Она окончила курсы медсестер, где вместо китайских иероглифов постигала науку сестры милосердия: как правильно сделать клизму лежачему раненому, как поставить капельницу, наложить повязку и сделать укол. Тому, как вселить в тяжелораненого солдата надежду, как написать его жене письмо о том, что муж жив, но без обеих ног, девятнадцатилетняя Симочка училась на практике.
В сентябре сорок первого года бомбежки Ленинграда участились. Палата, где служила Серафима, находилась на втором этаже. Здесь были тяжело раненные, которые не могли ходить. Во время бомбежки их надо было на кроватях переносить в подвал. Считалось, что там безопаснее. Пока Симочка вместе с другой медсестрой, на год младше ее, успевали спустить по винтовой лестнице половину раненых, обстрел заканчивался. Сестрички поднимали раненых обратно в палату. Обстрел начинался снова. Раненые взмолились о пощаде. Пожилой старшина озвучил за всех: пусть сестрички хоронятся в подвале, они молодые, им еще жить, да жить. А они останутся тут, наверху. Двум смертям не бывать, одной не миновать.
Серафима предложила свой вариант: во время бомбежки она останется с ранеными и будет им читать.
Пожилой старшина, который верховодил в палате, покачал головой.
– Читать, сестричка, только тоску наводить.
Мама объяснила, что в Университете, она не успела сдать последний экзамен летней сессии – «Русская литература первой половины 19 века»: Жуковский, Карамзин, Пушкин, Лермонтов…
– Боюсь, когда Университет вернется в Ленинград, я все забуду. А так и я буду готовиться к экзамену, и вам во время бомбежки не будет скучно.
– Да, уж, скучно не будет, – оценил шутку Старшина и дал добро на чтение.
Началась бомбежка, Симочка достала томик А.С. Пушкина: «В конце 1811 года, в эпоху нам достопамятную…»
– Эк, куда тебя занесло, сестренка! – усомнился в своем решении пожилой старшина.
Сима продолжала: «… В эпоху нам достопамятную жил в своем поместье Ненарадове добрый Гаврила Гаврилович… Скоро в доме все утихло и заснуло. Маша окуталась шалью, надела теплый капот, взяла в руки шкатулку свою и вышла на заднее крыльцо…».
По радио прозвучал сигнал «Отбой воздушной тревоги». Мама закрыла книгу. Молоденький солдат, которому несколько дней назад ампутировали ногу, не выдержал.
