Ну, конечно, я тебе все подробно расскажу, спешки-то особой нет, – сказал Колобок и покатился куда-то дальше.
Нельзя сказать, чтобы разговор этот оставил Николая Васильевича безучастным. Напротив, он разнервничался больше, чем мог того ожидать: не любил Николай Васильевич изменений в жизни, никогда не любил, а уж в эти-то годы и подавно. Долго не мог заснуть. Не то чтобы размышлял, а как-то крутил в себе слова колобковые, и чем больше крутил, тем больше Колобок ему становился несимпатичен: и смех у него, действительно, какой-то ненатуральный, и насчет того, что делами завален, как-то бестактно брякнул, и, может, он вообще все эти годы изображал дружбу только ради того, чтобы в нужный момент использовать в своих целях. Понимал Николай Васильевич, что это глупо, но отделаться не мог. А под утро вот такое приснилось: окружили его сотрудники; ничего не говорят, только сверлят взглядами. "Ну что, старый дурак, доигрался? Мы же тебя предупреждали, что от него надо подальше держаться. Теперь попляшешь. Он тебя в бараний рог согнет. Кончилась твоя вольная жизнь. Будешь у него мальчиком на побегушках". Когда открыл глаза, они, конечно, исчезли, но тяжесть осталась. Знал, что надо отказаться, и понимал, что не сумеет. Мучительное было состояние.
Когда встал, умылся и попил кофейку – полегчало. "Да что это я себя так накрутил? Действительно, – старый дурак. Надо пойти, поговорить, вникнуть в предложение, по всей вероятности, отказаться – зачем мне это? Насильно-то ведь он заставить не может…"
На работу пришел уже в более спокойном настроении. Сел и стал ждать, когда Колобок придет. Час ждал, два, три – никто не приходит. Пошел справиться, где Владимир Андреевич. А ему говорят: "Владимир Андреевич сегодня в командировку уехал, разве он тебе не говорил?" – "Да, вроде, был какой-то разговор. А надолго?" "Да недели на три".
Ну, тут Николай Васильевич еще больше успокоился и повеселел. За три недели мало ли что произойти может. Глядишь, оно как-нибудь и само рассосется. А совсем успокоился, когда поговорил с одним старым приятелем, инженером, который его в свое время больше всех Колобком стращал. Признался, что хочет Колобок его втянуть во что-то, так и ждал, что приятель скажет: "Я же предупреждал, я же предупреждал". А тот призадумался, покачал головой и говорит: "Черт его знает. Вообще-то он сейчас силу набирает. От него многое зависеть будет, а у тебя уже возраст пенсионный. Так что, может, и не стоит с ним ссориться". Потом усмехнулся и добавил: "Да что тебя учить, ты и сам дипломат". "С чего ты взял?" "Ну как же, раньше других сообразил, что с Колобком надо покороче сойтись". Вот так. Тут Николай Васильевич понял, что времена-то изменились, и близость с Колобком рассматривают как своего рода козырь, а про него думают, что он из дипломатических соображений… смех да и только.
Теперь Николая Васильевича стало беспокоить – не обиделся ли тогда Колобок. Ведь, можно сказать, в первый раз обратился с какой-то просьбой, а он так неохотно, так неприветливо… Вот и уехал почему-то не заглянув, не попрощавшись. Словом, опять беспокойство.
Недели через три Владимир Андреевич появился и слава Богу, никаких признаков обиды не проявил. Забежал к Николаю Васильевичу, как обычно, рассказал про свою командировку, про то, что в гостинице, где он жил, не было ни света, ни воды, а на работе – только воды. "Так что я понял, какая у нас здесь благодать". Похохотал и побежал дальше. Про новую работу – ни слова.
