Так что с времяпрепровождением было все в порядке, с деньгами – более или менее – тоже, и если с чем было не в порядке, так это, смешно сказать, с чувствами.
* * *
Как хороши они в молодости; как таинственны, ароматны, переменчивы: как гибки, неожиданны, мечтательны, как они – вопреки жизни; как они – сама жизнь. И во что превращаются они с годами: застывшие и окостенелые, торчат где ни попадя, и душа, блуждая, натыкается и ранится о них. Веселье неискренно, грусть утомительна, любовь нелепа. Вскипит ненависть и превратится в брюзжание, вспыхнет надежда и устыдится своей неуместности. И только одна унылая мысль маячит: зачем присутствую, если уже не участвую? Но разве же это мысль?
* * *
Чтобы стряхнуть эту канитель, Николай Васильевич решил пройтись. Он вышел из метро «Кропоткинская» на Гоголевский бульвар, постоял, посмотрел на торговлю у выхода из метро, купил булочку с курагой, приценился к помидорам и пошел в Институт. Давно он уже туда не ходил, года два, с того дня, как ушел на пенсию, так и не ходил: сдерживало что-то, разбередить, что ль, чего-то боялся, черт его знает. А тут, оказавшись рядом, подумал: "Дай зайду", – и не испытав никакого волнения, переступил знакомый порог.
Поначалу Николаю Васильевичу показалось, что ничего внутри здания не изменилось: тот же вестибюль, коридор, табличка "лифт не работает", лестница, переход в другое здание. Потом, заглянув в несколько открытых дверей, увидел, что в лабораторных комнатах стоят новые столы, а на них – персональные компьютеры и еще какие-то приборы, которых в его время не было. Народу из-за отпускного периода – мало, и никто на Николая Васильевича особого внимания не обращает. Молодежь в основном: узнают, улыбнутся, кивнут и мимо идут. Все, вроде, знакомое, и в то же время уже совершенно чужое, даже странно.
Встретил, наконец, одного старого приятеля; разговорились: "Ну, как тут у вас?" "Да все нормально, без особых перемен. Ты, Николай Васильевич, по-моему, тогда напрасно поторопился. Кроме тебя никто и не ушел. Шума было много, а потом все вернулось на свои места". "Да я не жалею. Надо было когда-нибудь". "Это верно, я и сам подумываю". "А как Владимир Андреевич?" "Ну, этот процветает. Уже почти директор. Так ничего, деловой мужик. Ученый, конечно, – никакой, но как администратор, организатор – вполне на месте. Оборудования накупил: и осциллографы, и центрифуги, и компьютеры. Теперь из-за этих компьютеров все тут перегрызлись. А его самого-то мы уже и не видим почти. Все бегает где-то, его и не поймаешь. Тут вот дело одно есть, оно ему нужно больше, чем мне, так я никак с ним поговорить не могу – занятой такой. Так что не знаю, сумеешь ли ты с ним повидаться, сомневаюсь". "Да мне это особенно и не к чему. Я так зашел, по дороге, можно сказать…"
Николай Васильевич сходил еще в отдел кадров, сделал там кой-какие дела и собрался двигаться к выходу, как вдруг на лестничной площадке услышал знакомый хохоток, и сам Владимир Андреевич ухватил его за локоть: "Ага, попался!"
В общем, что говорить, встреча эта была Николаю Васильевичу приятна. Колобок, кажется, на вид совершенно не переменился – такой же розовощекий, круглолицый, веселый. Потащил Николая Васильевича за собой: "Пойдем, пойдем ко мне в кабинет. Ты знаешь, я же сейчас в директорском сижу, временно конечно". "Да мне неудобно, ты же такой занятой". "Да что там занятой! Что же я, для старого друга времени что ли не найду, за кого ты меня принимаешь? Им всем от меня только одно нужно – чтобы я бумажку подписал. У меня уже от этих бумажек рука отсохла! Ты же знаешь, я науку люблю… ха-ха-ха, а приходится черт знает чем заниматься. Вообще, докатился колобок. Ну, ничего, как-нибудь прорвемся".
