Цвет счастья - страница 16

Хотя Жюль не был высоконравственным человеком, до того дня в родильном доме он пытался удерживать совесть в равновесии. Он никак не ожидал, что подмена детей окажется настолько тяжелой, что ничто, абсолютно ничто не сможет компенсировать ее вес. Ни доброе деяние, ни злое. Она будто осела в нем камнем, который всегда будет мешать ему вновь вознестись в небо и расправить крылья. Казалось, он больше никогда не снимет с души это бремя.

Жюль сидел в темнице, которую сам для себя построил. Что ему теперь делать? Луиза умная женщина. Рано или поздно она поймет, в чем дело. Тогда все закончится.

В его голове пронеслась дюжина возможных сценариев. Жюль мгновенно понял: если он хочет сохранить тайну и дальше жить с Луизой, то он должен забыть. Забыть, что он сделал, и забыть, что Флорентина не их родной ребенок.

И Жюль забыл. По крайней мере, у него получалось забывать днем. Ночами он, как и прежде, лежал в постели и думал о том утре в родильном доме. Одно бесконечно длинное утро каждую ночь.

Луиза больше не задавала удручающих вопросов. Она поняла, что при всем желании вести душевный, искренний разговор с Жюлем сейчас бесполезно. Между тем она приписала его задумчивое состояние роману с другой женщиной. Она часто наблюдала такой факт среди пар, ставших родителями, которым приходилось осваиваться в новых ролях. И у которых не получалось. Тесная связь матери и ребенка меняла отношения между мужем и женой настолько, что мужчина зачастую чувствовал себя отрезанным от семьи и искал утешения в другом месте. Но, поскольку Луиза когда-то поклялась не опускаться до ревности, она молчала. Более того, рассказать Жюлю о подозрениях – значит придать значение опасениям. А придавать им значение нельзя.

Она часто чувствовала себя вынужденной говорить нарочито веселым тоном, будто желая восстановить гармонию настроений в семье. А еще чтобы убедить себя в том, что ей не о чем беспокоиться. Да и некоторые вопросы лучше не задавать на случай, если собеседник ответит правду.

Спустя два месяца после содеянного Жюль отрекся от профессии судьи. До того дня в родильном доме он считал, что власть над людьми и событиями находится в его надежных руках. По крайней мере, уж лучше в его руках, чем в руках кого-то другого. Но жизнь преподала ему иной урок. В состоянии глубокого отчаяния он оказался так же склонен к нарушению законов, как и все остальные. Он оказался таким же человеком, как и все остальные. Жюль говорил себе:

– Легко творить добро, когда у тебя самого все хорошо. Однако истинное искусство – оставаться хорошим, когда жизнь связывает тебя по рукам и ногам.

Он больше не мог решать, что справедливо, а что несправедливо, что истинно, а что ложно. И вот однажды Жюль сбросил с себя судейскую мантию и повесил ее на крючок – навсегда. Он вышел из зала суда в длинный мрачный коридор и через открытую дверь выглянул в мир, который был для него теперь ни чем иным, как тюрьмой. Куда бы он ни шел, что бы ни делал, к кому бы ни обращался, он чувствовал себя увязшим во лжи, словно муха в паутине. Единственный способ время от времени вылезать из кожи, которая, как ему казалось, никогда его не облекала, – творить добро там, где это только возможно.

После отказа от судейской должности Жюль посвятил себя работе в управлении по делам молодежи. Проверял, где это было необходимо, хорошо ли родители заботятся о детях.