Читать онлайн Инна Лиснянская - Цветные виденья (сборник)




Из книги

ВИНОГРАДНЫЙ СВЕТ

«Цветные виденья былого…»

Цветные виденья былого,
О, как я от вас устаю!
Зачем вы приходите снова
По гордую душу мою?
Ну да, я плясала и пела,
Ну да, я спиртное пила,
Роняла со сладостью тело
В ту воду, что нефтью цвела,
И так я любила безгрешно,
Что даже не знала стыда.
Но нету, но нету, конечно,
Мне нету возврата туда.
Уже приспособилась к снегу,
В тепле не нуждаюсь уже,
Уже виноградную негу
В своей охладила душе,
Забыла я дом свой опасный —
У моря на самом краю, —
С той лестницей винтообразной,
Похожей на юность мою.

1968

«Забвенья нету сладкого…»

Забвенья нету сладкого,
Лишь горькое в груди, —
Защиты жди от слабого,
От сильного не жди.
Такое время адово
На нынешней Руси —
Проси не у богатого,
У бедного проси.
Наглядны все прозрения,
Все истины просты, —
Не у святых прощения,
У грешников проси.

1967

Виноградный свет

Былое нужно ли – не знаю —
Мне освещать слезою?
Как прежде, вышка нефтяная
Соседствует с лозою.
Опять благообразен облик
Законченного лета!
Корзину с виноградом ослик
Несёт, как чашу света:
Свет полдня – в винограде белом,
А свет вечерний – в чёрном,
И я спешу заняться делом,
Непрочным, стихотворным.
Чтоб мне достался этот сладкий
Свет, из земли текущий,
Пишу стихи в своей тетрадке
О радости грядущей,
О ветре тёплом и попутном,
О свете виноградном,
О том, что снилось в детстве чудном,
Хотя и безотрадном.

1968

«Я живу в слезах и в смехе…»

Я живу в слезах и в смехе,
Беззащитна, но горда.
У меня проси утехи,
Утешенья – никогда!
Я сама его искала.
Что ты смотришь на меня?
Я устала. Я устала
Прыгать в воду из огня!
То я – в жёны, то – в монашки,
Тут и там – одна беда.
У меня проси поблажки,
Но прощенья – никогда!
Я сама его искала,
Билась головой об лёд.
Видишь – женщина устала,
Видишь – красный лёд идёт.

1967

«В овраг мы спускались, как будто в провал…»

В овраг мы спускались, как будто в провал,
Снегами почти голубыми,
Ты палкой ореховой крупно писал
Вдоль снежной тропы моё имя.
И был набалдашник – головка змеи
И полураскрытое жало,
Я в замшевых варежках пальцы свои
От смутного страха сжимала.
Тогда бы и надо с твоей колеи
Свернуть на тропинку любую
И издали помнить улыбку змеи
И зиму почти голубую.

1967

«Всё мне открылось…»

Всё мне открылось
С недавнего дня.
Сделай-ка милость,
Забудь про меня.
Лучше забвенной
Мне быть до конца,
Чем без венца,
Без кольца,
Без лица.
Кто я такая
В сознанье твоём?
Ветка чужая
На древе родном,
Яблоко рая,
Но с адским червём —
Вот я какая
В сознанье твоём.

1969

«Над чёрной пропастью воды…»

Над чёрной пропастью воды
Вдруг показалось мне,
Как две летящие звезды
Столкнулись в вышине.
И разминуться не могли,
Сожгли себя дотла, —
И долетела до земли
Лишь звёздная зола.
И это видел старый мост
И месяц молодой.
Ты был одной из этих звёзд,
А я была другой.

1963

«За ночь одну пожелтели берёзы…»

За ночь одну пожелтели берёзы,
Поздней красой меня сводят с ума.
Господи Боже, кому мои слёзы?
Господи Боже, кому я сама?
Другом забыта, покинута музой,
В сад с непокрытой иду головой, —
Нету сейчас неразрывней союза,
Чем с пожелтевшею за ночь листвой.
Каждый листок, как отдельное слово,
Скоро закружит в густой вышине.
Веткой берёзовой стать я готова,
Только не будет той милости мне.

1969

Одинокий дар

Кому-то счастливый
Отпущен дар —
Крылатый, крикливый,
Как птичий базар.
Кому-то степенный
Отпущен дар —
Весомый и тленный,
Как в лавке товар.
Кому-то волшебный
Отпущен дар —
Как будто целебный
Цветочный нектар.
А мне одинокий
Отпущен дар,
Сухой и жестокий,
Как в море пожар.

1970

«Я и время – мы так похожи!..»

Я и время – мы так похожи!
Мы похожи, как близнецы,
Разноглазы и тонкокожи…
Ну, скажи, не одно и то же
Конвоиры и беглецы?!
Ярко-розовые ладони,
Каждый светится капилляр, —
Я – в бегах, а оно – в погоне,
У обоих мир двусторонний —
Там наш пепел, а здесь пожар.
Я и время – мы так похожи!
Врозь косые глаза глядят…
Как ты нас различаешь, Боже?
Ну, скажи, не одно и то же
Взгляд вперёд или взгляд назад?!
Преимущества никакого
Ни ему не дано, ни мне,
Лишены очага и крова,
Мы бежим, как за словом слово
В обезумевшей тишине.

1971

«Дверь затворяю с опаской…»

Дверь затворяю с опаской
И выключаю свет —
Больше весёлых красок
В комнате этой нет.
Смотрят в глаза мне ночью,
Будто бы в зеркала,
Очи всех одиночеств —
Смерти б не проспала!
Это ведь жуть какая —
Смерть свою прозевать,
Думать, что ты живая,
И расстилать кровать.

1966

«При свете солнечного дня…»

При свете солнечного дня
Иной не нужен свет.
Ты больше не зови меня —
Меня на свете нет.
Есть только видимость того,
Что я ещё жива:
Стою у дома твоего
И говорю слова.
Но то, что в них заключено,
Здесь, на земле, мертво, —
Мне никогда не суждено
Изведать волшебство
Привычного житья-бытья,
Весёлой суеты…
Но если здесь живая – я,
Так, значит, мёртвый – ты?
Но этого я и на миг
Представить не могу!
Нет, мой потусторонний крик
Теряется в снегу,
Нет, это я за той чертой,
Где праху равен прах,
А души разнятся судьбой
И светятся впотьмах.

1969

«Ничего не смыло…»

Ничего не смыло
С памяти больной.
Не ходи, мой милый,
Не ходи за мной.
Нам опасны встречи,
Мы с одной бедой,
Мой с ума сошедший
Ангел молодой.
В той психиатричке,
Где столкнулись мы,
Голос электрички
Шёл поверх зимы.
Бой часов, вороний
Неуёмный гам —
Всё потусторонним
Мне казалось там.
А судьбой реальной
Сорок дней подряд
Был мне твой печальный,
Просветлевший взгляд.

1971

«Над санаторным отделеньем…»

Над санаторным отделеньем,
Над населеньем городка,
Лежали в небе предвесеннем
Пузырчатые облака.
И ежедневно пред обедом,
На табуретке у крыльца,
Больной антисемитским бредом
Писал Иуду без конца.
Его Иуда был курчавый,
Змееобразный, без ребра,
Одна рука была кровавой,
Другая в пятнах серебра.
Помешивал художник краски
В помятой банке жестяной,
И на него не без опаски
Поглядывал другой больной…
Так в марте в городке больничном
Сходила медленно с ума
И жалась к корпусам кирпичным
Изнемождённая зима.

1970

Дни

Зачем, опершись о порог,
Часа эдак три иль четыре
Трёт замшевой тряпкой сапог
Тишайший сосед по квартире?
Зачем в коммунальном аду,
Где все наши песенки спеты,
Выкрикивает какаду
Названье центральной газеты?
Зачем тугодум-управдом,
На восемь настроив будильник
И сунув его в холодильник,
В шкафу удавился стенном?
Как сны, обрываются дни,
Но есть жесточайший порядок
И в том, что безумны они,
И в том, что они без загадок.

1972

«Уже мне тягостно открытое пространство…»

Уже мне тягостно открытое пространство,
В коленках чувствую предательскую дрожь.
Ах, море бурное, не верю я в бунтарство,
Ах, море тихое, твоё смиренье – ложь.
На узкой улице мне дышится свободней,
В пространстве замкнутом мерещится покой,
Под низкой аркою бакинской подворотни
Я беспричинною не мучаюсь тоской.
Я вижу сморщенный квадратный дворик чёрный,
В железных ящиках отбросы бытия,
И смрад вдыхаю с той улыбкою покорной,
С какою двигаться привыкла жизнь моя.

1972

«Эту женщину я знаю, как себя…»

Эту женщину я знаю, как себя.
Взгляд рассеянный, а голос неподвижный,
Чёлка чёрная, как дождик сентября,
Фартук кухонный забыт на полке книжной.
Хорошо твоя голубушка живёт!
В одиночку вдоволь ест и пьёт и плачет, —
Про любовь ей наобещано вперёд,
За печаль свою сама в рассрочку платит.
Дождь звенит, а ей мерещится – кольцо
С пальца длинного слетает и слетает…
Я-то знаю эту женщину в лицо,
Но она себя давно уже не знает.

1973

«Напрасно выбили…»

Напрасно выбили
Из рук моих вино!
Я сладость гибели
Предчувствую давно.
Но не цыганская
Влечёт меня гульба,
А каторжанская
Мерещится тропа.
Средь снега вешнего
На третью на зарю
Я обрусевшего
Христа на ней узрю.
Магдальским мирром
Здесь не пахнет и в жару,
Оленьим жиром
Я ступни Ему натру,
Власы распустятся,
Прильнут к Его ступне, —
Ужель отпустится
Моё бесовство мне,
И с успокоенным
Я упаду лицом,
Когда конвойные
Прошьют меня свинцом?!..

1972

«Тот – не по сердцу, тот не по уму…»

Тот – не по сердцу, тот не по уму,
В забвенье этот канул, как во тьму,
Лишь поняла, что верила жестоко.
Впервые – никого, и потому
Впервые в жизни я не одинока.
Брожу по дну, похожему на сад,
Из водорослей я вяжу наряд,
И свод волнистый подпирают плечи,
На них тычинки в лилиях горят,
Как в кружках на столе горели свечи.
О чём молиться бабушка могла,
Зачем крестилась, глядя в зеркала,
Как будто там бесовка отражалась?
В сырую землю бабушка ушла,
А я навек с землёю распрощалась.
В воде просторней, чем в земле сырой, —
Две лилии мерцают над волной,
И мне легко их подпирать плечами
И весело существовать одной
Подводными зеркальными ночами.

1974

«Разыгрался мой сон не на шутку…»

Разыгрался мой сон не на шутку, —
Я опять на земле не живу,
А дыша в тростниковую дудку,
Под водою неслышно плыву.
Как цветок, шевелится медуза,
Обжигает ладони мои.
Надо мною склоняется муза
В одеянии из чешуи, —
И пою о большом промежутке
Между дном и сияньем зари,
Но не звуки восходят из дудки,
А серебряные пузыри.
И какой-то рыбак безутешный,
За рыбёшку дыханье сочтя,
Поплавок поправляет поспешно
И смеётся легко, как дитя.
Хоть кому-то – намёк на удачу,
Хоть кому-то – надежда на миг,
И уже я от радости плачу,
Рот разжав и теряя тростник.

1972

Из книги

ДОЖДИ И ЗЕРКАЛА

Водолей

Никогда ни о чём не жалей —
Никогда ничего не изменится.
Лей слезу, голубой водолей,
На голодную зимнюю мельницу.
Я, твоя лунатичная дочь,
Буду в поле позёмку толочь,
Буду вьюгу месить привокзальную.
Пролегла пешеходная ночь
Через всю мою жизнь поминальную.
В мимоходной толпе облаков
Встречу лица друзей и врагов,
И, потоком сознанья подхвачена,
Я под лёгкие звоны подков,
И под клёкоты колоколов,
И под всхлипы души околпаченной
Обойду все родные места
От бакинской лозы до креста
На лесистой московской окраине.
Наша память о жизни – мечта,
Наша память о смерти – раскаянье.

1978

«Ни красы божественной…»

Ни красы божественной,
Ни бесовских чар, —
У меня наследственный
Плакальщицы дар.
Лилия не вправлена
В локон завитой,
А душа отравлена
Кровью пролитой.
Воля и насилие
Пили заодно
Из бурбонской лилии
Алое вино,
Пулей делу правому
Пролагая путь,
И орлу двуглавому
Прострелили грудь.
Тронула я пёрышко
Левого крыла,
Ах, как эта кровушка
Руку обожгла.
Об орле и лилии
Мне ль сейчас страдать,
Правнучке Рахилевой
Есть над чем рыдать.
Но слезою горнею
Горько плачет Сын —
Не едино горе ли,
Если Бог един!

1975

«Всеобщие волны катились…»

Всеобщие волны катились,
Всеобщее время неслось,
Но вольные мысли ютились
В умах, существующих врозь.
В сожительстве нету свободы,
И намертво я поняла,
Что даже соборные своды
Не души роднят, а тела.

1976

«В столивневый июль…»

В столивневый июль,
В число десятое,
Продёрнута сквозь нуль
Тоска завзятая,
Продёрнут длинный дождь
В ушко игольное,
И в тонких пальцах дрожь
Невольная.
И как мне совладать
С такими пальцами?
И что мне вышивать,
Склонясь над пяльцами, —
Над кругом бытия,
Где вся материя —
Из слов и забытья
И суеверия?

1977

Самоубийца

Весь город был как на ладони.
С пятнадцатого этажа
Он виден был, как на иконе
Видна сквозь трещину душа.
Но так ли думала жилица,
Руками плечи обхватив,
Когда со страхом наклониться
Смотрела в городской обрыв?
Что в голове её вертелось?
Что было живо, что мертво?
Поскольку многого хотелось,
Ей не хотелось ничего.
Вот и сегодня для порядка
Надела шляпу и пальто…
Но это домысел, догадка, —
Ни я не знаю, и никто,
Пошто окно высотной башни
Вдруг выплеснуло, всю до дна,
Судьбу из ёмкости домашней
Туда, где город и весна.

1977

Магдалина пела:

«Я к тому добра,
Кто не мной утешен,
Я тому сестра,
Кто премного грешен.
Заповеди чту,
Избегаю правил.
Я ль не дочь Тому,
Кто нам крест оставил?…»
Пахло от окна
На дворе московском
Горечью вина
И горящим воском,
Кудри на плечах
Золотили тело,
При одних свечах