Ухожу из этой темницы с тяжелым чувством – кажется, Даниэль сумасшедший. Тело вампира не подвластно никаким болезням, из-за усиленной регенерации, и благодаря агрессивности клеток – они убивают любые чужеродные элементы, попадающие в организм. Переваривают их, используя в пищу. Но у души, у разума, не бывает регенерации. Душевно больной вампир не проживет долго – его уничтожат свои же, как опасный, чужеродный элемент.
Снова слышу голос Мары: "Макс, где ты? Приди ко мне!" Что ей нужно опять? Вот ненасытная!
Теперь графиня желает поговорить.
– Что ты думаешь о Дени? – спрашивает Мара, когда сажусь рядом с ней.
– Что он сумасшедший! – сразу отвечаю, и добавляю – Душевно больной вампир – это беда!
– Не придумывай! – произносит Мара – Он сложный, но нормальный!
Слышим, как хлопнула дверь.
– Ну вот! – печально говорит графиня – Ушел! Один.
– Так верни! Новообращенному нельзя одному шастать. Он слишком слаб, и… сумасшедший. Натворит, что-нибудь! Потом тебе же и расхлебывать, исправлять.
– Не натворит! Дени не псих, ты ошибаешься! Пусть погуляет.
И, помолчав, добавляет:
– Дени меня ненавидит!
– За что? За секс с другими мужчинами?
– И за это тоже! Но, это было в первый раз. Я так раньше не поступала. С Даниэлем.
Важное уточнение! Со мной такое проделывалось частенько, и не в качестве наказания, а потому, что ей хотелось.
– Он просто ненавидит! – продолжает Мара – За все! Свободы хочет. Что бы я не приказывала, не насиловала его разум. Я же для его пользы использую внушение, раз так не слушается. Я подарила ему вечную жизнь, и могущество! Неужели свобода важнее этого?
– Ты обратила Даниэля без его желания? – уточняю я.
– Нет! Грачик сам хотел. Просил, умолял! А став вампиром, принялся требовать, что бы я его отпустила, и он бы ушел. Один, сам по себе. Я говорю – одному новому тяжело, не выживешь, а он – да и пофиг. Я говорю – ради того, что б ты жил… Ладно, это не важно!
– Ради того, что бы он жил? – переспрашиваю я.
– Да, у Дени был порок сердца. Он умирал.
Я имел ввиду не это.
Закон! Правило номер пять – в мире не может быть вампиров больше, чем на момент принятия закона. Пока не погибнет один из них, нового обращать нельзя.
– Мара, а где Эмили? – интересуюсь я.
– Умерла! – помолчав, тихо подтверждает мою догадку графиня.
– Ты ее убила, что бы обратить Даниэля?
– С ее согласия! – торопливо отвечает Мара.
– Ты убила вампиршу, которая была такая же древняя, как и ты, и которая, по твоим словам, была тебе, как мать? – изумляюсь я – Ради… Ради этого сопляка?
– Эмили согласилась! – повторяет графиня.
– Еще бы… С ее то преданностью! Разве могла Эмили тебе отказать?
– Она была древней! И телом старой! Много ли радости от такой жизни? А Дени еще и не жил!
Меня захлестывают возмущение и негодование.
– Как можно влюбиться в человека! Так влюбиться, что убивать самых близких и верных! Как можно влюбиться в еду, Мара?
– Кто бы говорил! – фыркает Манчини – Сам до сих пор свою Лизу забыть не можешь!
– Я любил ее, когда был человеком! Стал вампиром – все, конец чувствам! Я ее обижал, мучил, сам того не желая, пил ее кровь… Ты была при этом, и должна помнить!
– Конечно помню. А если забуду – загляну в свой дневник!
В отличии от меня, Мара ничего не забывает, потому, что все записывает. Каждый день. И крупные мировые события, и всякие мелочи, случившееся с нею.
– Кстати, о дневниках! Лизин так и не нашелся? – интересуюсь я.
