– Да-да, – киваю я. – Конечно. Как же я забыла. Катарсис. Ясное дело. Дух Генри Миллера свободен – я больше не испытываю к мертвецу зависти. Снова волна и тихий свист по воде – он улетел прочь.
…И мы идем дальше и дальше по тёмной дамбе, и впереди уже виднеется отель Шангри-ла, парящий в небе, рай земной с видом на Сиху, место, где я была отравлена счастьем. Вон там у входа тогда стоял он, вместе с хозяином гостиницы, встречал меня… Ах-ха-ха…
…Брошенный Джимми одиноко спит в своей привокзальной гостинице, а мы стуча зубами в промозглой ночи, тщетно пытаемся поймать такси… Но машины в этом измерении не останавливаются… Они проносятся мимо на сверхскоростях…
…И только в Рождество, стоя грешные и помятые возле хора в Шанхайском русском храме, омываемые девичьими голосами, мы с Романом как будто услышали запах хвои – хотя не было и в помине никакой елки, – и почувствовали землю под ногами. Оба одновременно.
– Уже почти, да? – Да.
Заехав за мной, завкафедрой завезла мне цветы и ящик ярких пахучих мандаринов. Я помогла ей написать статью, и она в благодарность приглашала меня обедать. Мандарины эти очень дорогие: пряные, с кожистыми листочками и южной горькой маслянистой кожурой. Из-за общего со «счастьем» иероглифа и похожего звучания6 их здесь дарят на Новый год.
Он и был уже на носу – Фестиваль Весны, Китайский новый год. Стоял январь, цвели мейхуа и что-то вроде гибискуса, днём площади и парки прогревались, люди стаскивали с себя лишнюю одежду, надевали тёмные очки, рабочие крепко спали на солнышке, пораскрывав рты. А по вечерам город охватывал инфернальный, сизый ледяной туман.
Наш обед был красивым и скучным. Устрицы и угорь, бело-красные гребешки, икра, шарики нежного пюре из ямса, молодой бамбук… Украшенные орхидеями и цветами ванили тарелки были несомненными артефактами. Уколы ядовитого высокомерия, наносимые коллегой, были почти незаметными, как и всегда, но позднее эти маленькие ранки воспалялись во мне, как от крошечного розового шипа.
Дружба наша с В. лаоши и вообще была странной. Ровесница, красавица, страстная поклонница поэтов и поэзии, она и тянулась ко мне, и воспринимала меня как соперницу. Но в начальной фазе нашего общения, в эйфории медового месяца моей любви к Ханчжоу, я слишком поспешно открыла ей свои карты.
…Мандарины оказались подгнившими, почти половина. Я увидела в этом зловещий знак. Срочно нужно было кого-нибудь обнять. Я вспомнила про своих друзей – мексиканскую пару – они лучшие обнимальщики в этом холодном мире. Приходите ко мне, братцы! Мы выпьем вина, вы покажете мне, как танцевать сальсу.
Если ты нуждаешься в дружбе так же сильно, как в тепле и пище, если друзья вырастали для тебя прежде в любом ландшафте как грибы после дождя, – то в Китае забудь об этом. Воздух, которым ты привыкла дышать, больше не подходит для дыхания. Впервые ты не можешь отличить формальное дружелюбие от искреннего чувства. Тренируйся, детка! Помимо того, что ты каждый день ешь палочками всяких жуков, и запихиваешь грудь в китайские размеры, ты, словно ослица, будешь вечно выискивать здесь среди отравленной газонной травы съедобные сорняки.
Китайцы никогда не будут твоими друзьями – говорила мне десять лет назад, ещё до моего приезда сюда, Маринка, тогда работавшая в Китае. – Однажды ты становишься им неинтересен, и вся дружба рассыпается прахом. У меня там, в Ухане, была всего одна подруга. Хотя и эту ко мне, видимо, приставили.
