Да, шеф! - страница 18

Фрейя резко выдыхает, по запотевшему оконному стеклу сползает капля конденсата. Самое жестокое в шизофрении – никто не знает, что человек видит или о чем думает. Воспринимаемая реальность может быть безжалостной, и понять ее – к чему Фрейя стремилась всю свою взрослую жизнь, – все равно что пытаться ударжать воду в ладонях. Когнитивно-поведенческая терапия иногда помогает, но не в случае с матерью. Столько лет спустя она упрямо отрицает свою болезнь, поэтому старается выбрасывать лекарства, якобы они ей не нужны, и клянется, что ее просто неправильно поняли. И весь печальный цикл повторяется заново.

Если бы только все было иначе. Многие годы Фрейя тосковала по милой, «нормальной» маме, с которой могла общаться, делиться секретами, рассказывать, как прошел ее день. Но сейчас она могла любить мать лишь на расстоянии, и из-за этого снова чувствует себя виноватой. В том, что боится. В том, что потеряла надежду на то, что мама когда-нибудь поправится и сможет жить полноценной жизнью. В том, что оставила мать в доме престарелых, а сама уехала на Кипр, чтобы исполнить свои мечты.

Фрейя обводит Луну пальцем. По крайней мере, они с мамой находятся под одним серебряным светилом. Однако в памяти всплывает голос не матери, а миссис К. «Ты имеешь право на радость. Ты заслуживаешь быть счастливой. Твоя мама желала бы тебе того же». Фрейя сильно прикусывает губу. Мама лежит в хорошей больнице, но было бы лучше, живи она свободно и тоже имей возможность любоваться луной, пятном молочного крема на бархатном ночном небе в окружении звезд, таких ярких, что они и правда мерцают, как бриллианты. «Ты заслуживаешь быть счастливой». Фрейя делает глубокий вдох.

– Спокойной ночи, мама, – говорит она вслух.

Оставив ставни открытыми и раздвинув шторы, Фрейя возвращается в постель, перекладывает подушку на другой конец кровати и ворочается на ней так и сяк, пока сияние луны не ложится на лицо, точно материнское прикосновение. В ее руке пустой флакон из-под духов, который она всегда держит в сумке. Водя пальцем по гладкому твердому стеклу, Фрейя в конце концов засыпает.

Наутро Фрейя чувствует себя на удивление бодрой. Завтрак подают на южной террасе виллы, накрытый на семерых стол расположился в тени старого эвкалипта. Корзины со свежим кунжутным хлебом стоят рядом с деревянными мисками со свежими фруктами. Персики, инжир, груши, сливы. Запах розмарина наполняет воздух, а вид с веранды – просто мечта. Вот бы просыпаться каждое утро и любоваться им до конца своей жизни: бирюзовое море в обрамлении кипарисов, диких тюльпанов и незнакомых ярких желтых цветов. Щебечут птицы, жужжат насекомые, маленький оранжевый геккон выныривает из горшка с геранью, устремляется вверх по каменной стене и прячется в зарослях жимолости.

– С мятой, хочешь? – спрашивает Хардж, передавая Фрейе стакан воды.

Она делает глоток, хрустит кусочком льда, а теплый летний ветерок обдувает ее босые ноги. Средиземноморский жар сильно отличается от привычного ей кухонного пекла, когда температура больше изматывает, чем радует. Фрейя подходит к подносу с кофе, сваренном на горячем песке, и задается вопросом, чем сейчас занимаются Андре и Кортни. Заметили ли они вообще ее отсутствие? Возможно, нет.

– Небольшой совет… – К ней подходит хорошо одетый мужчина, заговорщицки понижая голос. – Не пейте до дна. – произносит он с сильным французским акцентом.