Далёкая песня дождя - страница 27

– Это же самый настоящий «Тонет». Может быть, он не так красив, как новый, зато удобен и надежен, я пользуюсь им с удовольствием и при этом получаю истинное эстетическое наслаждение.[14]

Она загадочно улыбнулась и одним почти незаметным движением скинула на пол легкий атласный халатик, оставшись нагишом, грациозно устроилась на стуле, поджав одно колено под себя и свободно разместив свои красивые руки на отшлифованных временем, гладких как лед подлокотниках. Откинув на спину густую копну пшеничных волос, Она открыла небольшую красивую грудь с маленькими темными сосками. Ее громадные серо-голубые глаза сверкали зовуще, приглашая к безумной любовной игре.

– Не шевелись! – в запале воскликнул я.

Она послушалась, только легким поворотом головы обратила лицо навстречу бьющему из распахнутого окна солнечному свету.

Не прошло и часа, как из-под моей руки возник довольно неплохой графический портрет обнаженной красавицы. Я, недолго думая, назвал его «Незнакомка на венском стуле».

– Почему незнакомка? Разве ты не знаешь моего имени? – притворно обиделась Она, внимательно изучая портрет. Я видел, что ей понравилось, и внутренне гордился собой.

– Пусть для всех, кроме меня, ты будешь незнакомкой.

– Ты собираешься его демонстрировать всем?

– Он твой и тебе решать.

На моем весеннем вернисаже во дворце искусств молодой смуглолицый латинос в алом палантине и белоснежной шляпе предложил за этот графический этюд круглую сумму. Я отказался.

– Зря, – сказала Она, – разве тебе не нужны деньги? А портрет ты нарисуешь снова.

– Такого как этот уже не будет никогда. Это же миг, вспышка, озарение, которое невозможно повторить! Следующее такое состояние, если оно наступит, будет уже другим.

– Раз так, то продай его дорого, – Она произнесла это самым обыденным тоном, как будто речь велась о чем-то само собой разумеющемся.

– Это же твой портрет, и ты вправе делать с ним все, что пожелаешь, – я постарался побыстрее погасить ее пламенеющий напор.

Единственной моей работой, которая не была продана на этом многолюдном вернисаже, был карандашный этюд с незнакомкой на венском стуле.

– Бом!.. – чеканили свою монотонную песню часы. Нет, это были не просто последовательные металлические звуки старинного часового механизма. Я слышал чудесную мелодию, с каждым ударом погружающую меня в лучшие мгновения моей жизни.

– Пять, – отметил я начало очередного такта.

– Белый – это цвет или отсутствие цвета? – спросила она, осторожно поглаживая тонкой ладонью только что натянутый на подрамник и загрунтованный холст.

– Отсутствие цвета – это прозрачность, а белый – это полноправный цвет, его нет в стандартном цветовом спектре, но его значение ни у кого не вызывает сомнений, – немного помедлив, отозвался я. – Невозможно представить, как писались бы зимние пейзажи без белого, ведь это один из немногих колеров, который невозможно получить путем смешения других цветов, как зеленый или оранжевый. Он натурален и в искусственном суррогатном виде не существует.

– Как любовь… – внезапно заметила она, – да, да, любовь. Ведь априори она не может быть искусственно созданным суррогатом.

«Странное сравнение», – подумал тогда я, но вслух произнес неопределенное:

– Конечно…

Она, словно не услышав мое «конечно», продолжила:

– Любовь определенно в момент своего рождения имеет белый цвет, такой же чистый и невинный, как выпавший на рассвете первый снег. На его поверхности еще нет никаких следов, нелепых снеговиков, крепостей и горок с орущей детворой. Любовь – как этот свежий холст в твоей мастерской, ожидающий пришествия цвета. Через какое-то время его поверхности коснется кисть живописца, и он уже никогда не будет прежним – свежим и целомудренно чистым. И его новое состояние полностью зависит от вдохновения, настроения и мастерства художника. Его можно сделать известным на весь мир шедевром или бездарно замарать.