После первой сессии двоих отчисли за академическую неуспеваемость, а их напарники по картам остались без стипендии. На собрании группа решила помогать им. Но Владимир выступил против: «Затея, парни, хорошая, но я против! Чем наши неудачники лучше нас с вами? Тем, что жили семестр беззаботнее нас? Если бы они учили и учились, и что-то до них не доходило, или что-то они недопонимали, то я согласен – у парней ума мало, а мы не помогли. Но все знают, как Серёга играет мизер – это ас, а ловить на мизере не каждый сможет, что говорит о его незаурядном уме. Пусть идут и подрабатывают, пусть знают, что здесь не богадельня, а высшее учебное заведение. Предлагаю вопрос о помощи снять с обсуждения». После его выступления отношение одногруппников к Владимиру сложилось различное. Одни считали Владимира жмотом, другие – выскочкой, преследующим какие-то свои цели, третьи считали высокоидейным, но большинство решило, что он всё-таки жмот и лишен чувства товарищества.
После собрания его отозвал староста: «Кто ты есть, Коршун, на самом деле? Вроде бы парень ты ничего, почему против помощи?»
– Сан Саныч, скажи честно, если бы ты сам лично весь семестр проиграл в карты, ты потом, после сессии, стал бы молить о помощи?
Тот промолчал.
– Мне было бы стыдно Сан Саныч. Отец у меня погиб, может быть, воевал с тобой вместе, мать работает уборщицей, так почему я должен заботиться о себе и об этих лодырях? А, Сан Саныч? Ты мне это объяснить можешь? Мне из дома переводы не присылают, а им и посылки шлют и деньги. Мне червонца не жалко, но почему я должен идти разгружать вагоны, а они их разгружать не могут? Я хочу, чтобы они хоть раз почувствовали сами за себя ответственность, мужиками стали, а не попрошайками.
– А ты ведь, Володька, прав. Прости, что не то думал о тебе.
Второй семестр начался вполне нормально, не было гонки, у Владимира появилось свободное время, он стал чаще ездить на разгрузку вагонов и с Галкой зажили, если не душа в душу, то вполне мирно и счастливо.
– Вот видишь,– говорил Владимир Галине,– всё утряслось, начало всегда трудным бывает, надо только уметь ждать и верить в лучшее будущее. Вообще-то в жизни больше огорчений, чем радостей и радость бывает, тем радостней и дороже, чем она долгожданнее.
Герман, прознав про приезд мужа Галины, обходил её стороной, он знал, что влюбился и влюбился по настоящему. Галина, как считал он, задела его самолюбие. То ли такая неудачная любовь его, то ли ещё что-то, но он опасно заболел, врачи нашли у Германа серьёзное нервное расстройство, родители оформили сыну академический отпуск и после лечения отправили на юг. Оттуда он написал первое письмо Галине на адрес института. Письмо дышало нежностью, и было полно упреков:
«Из-за тебя я чуть не покинул этот мир, наверное, мне не следовало возвращаться в него, где ты мне чужая, где мне нет даже надежды, а без тебя, зачем мне всё это солнечное одиночество?»
Письмо приятно щекотало Галкино самолюбие она часто его перечитывала, тем более, что как ей казалось, муж за своей учёбой совсем её забыл. Письмо было на английском языке, пришло на институт, и рассказывать о нём мужу она не собиралась. На первое письмо она не ответила, на второе промолчала, а на третье ответила, дав понять, что ей лестно получать такие послания, но попросила письма посылать до востребования, на почтовое отделение, которое было далеко от дома и института.
