Что в репетиционной бушует застолье, ей в голову не пришло.
Говорили, конечно, о спектакле.
– Ты, Каримова, ложишься на мужика, как сильно уставшие люди ложатся поспать.
– Да ну вас! Вы меня еще на репетициях замучили! Даже вы, Николай Палыч!
– А что я, я ничего такого…
– Да? А кто выступал: «Неправильно ты, Ира, на Сеню залазишь, я тебе сейчас покажу, как надо»?
Секс не должен был выглядеть как в жизни, в этом все дело. Ну что хорошего, если двое возьмут и улягутся в кровать? В коробке сцены покажутся они со своей кроватью мелкой деталью. Поглотит их сценическое пространство. А надо – чтоб они им владели, его оживляли, чтобы их энергия наполняла все вокруг. Поэтому Фомина придумала такую картинку: молодые люди гоняются друг за другом. Дурачатся. Потом Ирина толкает Сазонова на скамью, падает сверху – и почти сразу обрушивается занавес, скрывая пару, а на авансцене начинает туда-сюда дергаться самосвал. Детская игрушка, забытая, по сценарию, сыном главного героя. Самосвалом управлял из-за кулис при помощи толстой проволочки Вовка Маслов, четко соблюдая привычный ритм.
– А давайте, – предложил сейчас Вовка, – следующий спектакль по «Камасутре» поставим!
– Одноактный! – поддержал Николай Палыч, и получилось, что Соня впервые вошла в этот храм искусства на взрыве хохота.
Ее поразило, что они смеялись. Даже Сазонов смеялся. Вспомнила его на сцене: руки дрожат, рубашка прилипла к спине, лицо – сверкающее от пота…
Репутация Сенечки Сазонова в Баженове, вообще говоря, напоминала репутацию берсерка в мирном поселении. И был стишок, частично ее отражавший:
Как-то наш Сазон воробьев кормил.
Кинул им батон – восемь штук убил[1].
Сазонов ржал.
– Щас я вам расскажу про воробьев, погодите… Первого своего воробья я убил в восемь лет.
– Плевком зашиб?
– Садист малолетний!
– Мы с отцом принесли его домой, ощипали, поджарили и съели.
– Ох, Сенечка, явно тебя не воробьями в детстве откармливали!
Соню упихали за стол, не спросив, как зовут. Она сидела розовая, с блестящими глазами: ее почти физически подпирал источаемый Сазоновым жар.
– Так, держите все рюмки! – распорядился Маслов. – У нас тут новый человек пришел, пусть скажет тост!
Соне хотелось сказать, что спектакль был прекрасен, что Фомина – просто подарок для Баженова, подарок незаслуженный и оттого тем более ценный. Какой каприз судьбы занес ее сюда? Режиссеру такого класса надо работать в Москве, с лучшими артистами, по заграницам ездить, сотрясать гастролями театральную среду… Но от общего внимания Сонечка стушевалась, пробормотала неловко:
– Я бы хотела… за Римму Васильевну.
Не знала Соня, да и никто не знал здесь, что было время, когда Фомина вела другую жизнь. Служила в театре областного центра: всегда аншлаги, и билетов не достать, и постоянные гастроли.
С гастролей-то и начался разлад в семье.
– Это – жизнь? – кричал Дима. – Это – дом? А Пашка? Какая ты мать! Ты же его почти не видишь! Я про себя молчу! Ты хоть раз в жизни ужин приготовила? Чтоб я пришел с работы – и ужин на столе? Как нормальный мужик!
Когда предложили переехать, стать начальником цеха электростанции на Урале, Дима в это предложение просто вцепился.
– Я понимаю, у тебя здесь работа и все такое… – сказал он ей.
– Но это всего лишь театр, – добавил.
– А мы, – напомнил, – семья.
Каждое слово попадало в нее, как пуля.
А Пашка сидел на полу, на полосатом паласе, и катал вокруг себя игрушечную машинку.
