Дальше жизни - страница 9

Тетка Сима с Любовью Всеволодовной были совсем разными, но их объединяло одиночество.

Вдохнув аромат свежезаваренного кофе, Сима налила его в большой пестрый бокал. Включив новости и не вникнув в события, она уже начала ругаться.

– Чтобы все передохли, – на этой фразе раздался звонок в дверь.

– Любочка, – заулыбалась Сима. – А я вот кофе сварила по твоему рецепту, проходи.

Критически оглядев стол, Любовь Всеволодовна не смогла скрыть свое недовольство.

– Зачем такой большой бокал? А сало с колбасой вообще неуместно подавать к утреннему кофе. Хлеб лошадиными кусками нарезан. Нет, Сима, это не мой рецепт. Мой – это маленькая чашечка кофе с тоненькими ломтиками сыра и подсушенный в тостере хлеб. Не бутылка молока на столе, а молочник со сливками. Помнишь, как у Пушкина: «И мальчик сливки подавал»? – она закатила глаза вверх.

– Ну, это слишком изысканно, – с обидой в голосе сказала Сима. – Я по-простому. Мы музыке не учились.

– Да ладно, не заморачивайся. Это я так… Для себя напоминание. Я вот зачем пришла, – Люба, усевшись на стул, твердо сказала:

– Надо сходить к Маше и извиниться за вчерашнее недоразумение.

– Кому идти надо?

– Тебе, ну и я само собой.

– А с чего вдруг я пойду? Пусть Колька и извиняется. Он сбил меня с толку, ему и ответ держать.

– Ну, о чем ты говоришь, Сима?

– Все равно скоро мать в могилу загонят. Что Зинка, что этот бандюган все нервы ей истрепали, а я извиняйся. Бежит черт, глаза выпучил, икону впереди себя держит. Я ему: «Коль, мать, что ли померла?». А он: «Некогда мне, не до тебя». Лиходей окаянный.

– Сима, черти с иконами не бегают, – улыбнулась Люба.

– Вон экстрасенс-шарлатан, которому я всю зарплату оставила, весь иконами увешанный, разве что на потолке нет.

– Пойдем, сходим к Маше.

– Кольку не хочу видеть.

– Так он ушел уже, я его с балкона видела.

– Бандюган окаянный… – Сима, крепко выругавшись, пошла переодеваться. – Машке все равно с такими поганцами. Жизни не будет. Сердце-то больное.

– Сима, все мы не жильцы в этом мире. Рано или поздно помрем. Нет ни одного человека, который не помер бы. Раньше или позже, какая разница. Идем уже,– поторопила Люба свою грозную подругу.

Лужи от палящего солнца стали быстро испаряться, создавая парниковый эффект. Люди, ехавшие в транспорте, были расслаблены, сонливы, что сыграло на руку Николаю. Прокатившись по нескольким маршрутам, он сумел ограбить приличное количество пассажиров. Хороший улов не поднял ему настроение, а даже наоборот разозлил.

– Растопырили карманы, придурки, Коленька, бери не стесняйся… Идиоты… Блин… Так им и надо, – он отправился на свое излюбленное место на берегу за рыбацким лодочным причалом.

Эту территорию горожане обходили, зная, что оно принадлежит рыбакам. Три огромных валуна разделили берег, создав бухточку. Устроившись удобнее, Николай достал все деньги и стал их пересчитывать. Среди купюр попалась маленькая иконка.

«Елки палки, опять двадцать пять», – в порыве раздражения он смял находку и отшвырнул в сторону.

Немного успокоившись, Колька подумал, что и раньше ему в кошельках попадались святые, но он по этому поводу не заморачивался. Что сейчас-то произошло?

Николай встал и бросился в воду, как будто там было спасение и ответ на его состояние. Место было глубоким, и Колька сразу скрылся под водой. Он плавал долго, азартно, пытаясь освободить себя от мыслей, не дающих ему покоя: об отце, объявившимся уже мертвым, о похоронах в понедельник, об иконе Николая Угодника, лежавшей у него под подушкой, о матери, которую вчера чуть не похоронили. Он плавал до одури, пытаясь через усталость забыть про все. Не его это тема. Он выбрал свою дорожку, но что-то пошло не так, и Колька это чувствовал. Когда утомленное тело дало о себе знать, он вышел на берег. Недалеко от его пожиток, сидел раздетый пожилой мужчина. Улыбка на лице, обрамленном бородкой, сразу вызвала у Кольки раздражение.