Спустя два месяца после свадьбы мы с сэром Джоном отправились в Кембридж, чтобы испросить совета у знаменитого лекаря – доктора Ричарда Блексуона. При себе у нас была склянка с мочой сэра Джона. Встав на колени, доктор Блексуон молился в чуланчике за черными бархатными занавесками. Вскоре в чуланчике объявился сам архангел Рафаил (как случалось всегда после молитв доктора Блексуона) и вперил взор в склянку с мочой. Доктор сказал нам, что по цвету мочи (красноватому, словно бы с кровью) архангел Рафаил доподлинно определил причину душевных терзаний сэра Джона. Сэр Джон нуждался в просвещенных беседах. Архангел Рафаил возвестил, что болящий должен собрать в доме своем ученых мужей, дабы там они упражняли свой разум в философии, геометрии, риторике и механике. Слушая их речи, сэр Джон обратит свои мысли к материям возвышенным и приятным.
Сэра Джона так обрадовал совет, что всю обратную дорогу мы распевали баллады и веселились от души. Даже трое громадных черных псов сэра Джона возвысили свои голоса, славя ученого доктора Блексуона и архангела Рафаила.
Вечером я в одиночестве гуляла в саду среди героических дерев, когда повстречала миссис Слопер (мою матушку).
Миссис Абигайль Слопер (вдова, сухощавая и долговязая, лицо, формой напоминающее ложку, а цветом – зеленый сыр; прислуга и кухарка покойного доктора Иеронимуса Куинси) не находила себе места, когда доктор, назло ей, говорил на древнееврейском. Матушка считала слова доктора колдовским заклятием, я же понимала, что он всего лишь жестоко насмехается над ее невежеством, но не могла отучить его от этого вздорного обыкновения. Бывая напугана, матушка разговаривала сама с собой; держала двух кошек (белых с голубизной) – Соломона Гранди (четырех лет от роду) и Синешерстку (десяти лет), а еще телку Полли-Топотушку (одного года). В 1675 году матушка закопала синий горшочек с шиллингами под кустом красной смородины в саду доктора Куинси, однако после кончины доктора дом спешно продали, и с тех пор мысль о том, как вернуть свои сбережения, не выходила у нее из головы.
– Добрый вечер, дражайшая матушка, – поздоровалась я. – Войдите в мой дом и отведайте угощенья.
Матушка не отвечала. Она вглядывалась в сад, а сама все скатывала и раскатывала фартук.
– Ах! – вздохнула матушка. – Наконец. – (Разглядывая бук, словно обращалась к дереву.) – Дочка-то моя совсем от рук отбилась!
– Вовсе нет, – возразила я – что вы такое говорите! Поведайте, что гнетет вас, дражайшая матушка.
Однако она не ответила, а принялась расхаживать по саду, жалуясь кустам шиповника, что девочка ее выросла неблагодарной. Взывая к молоденьким апельсиновым деревцам, матушка сетовала, что дочь ее не любит свою мать.
– Ах, матушка! – воскликнула я. – Зачем вы заставляете меня ссориться с вами? Отчего не желаете сказать, что случилось?
Матушка закрыла лицо фартуком и жалобно зарыдала, затем внезапно отняла фартук от лица.
– Будь что будет! – воскликнула она (очевидно, обращаясь к каменному богу Юпитеру, который взирал на нее с изрядным презрением). – Помнишь ли ты тот день, когда старый доктор преставился, а я испекла пять пирогов, которые дочь моя съела до последней корочки?
– Ах, матушка! – воскликнула я. – И не надоест же браниться? Дались вам эти засохшие пироги! Они были такие маленькие!
– Нет уж, – отвечала она Юпитеру (словно статуя ей возражала). – Где это видано? Целых пять пирогов! Вот я и рассердилась, потому и сказала крошке Соломону Гранди и старушке Синешерстке, – (матушка имела в виду своих котов), – так вот, я и сказала им: а дочка-то моя съела сегодня аж пять пирогов! Целых пять! Тут я подняла глаза и увидала этого красавчика сэра Джона Соурестона. Он был верхом на своей любимой лошадке – сладкий, точно маслице! А сэр Джон возьми да и на Гиблом холме спроси меня: «О чем это вы толкуете, миссис Слопер?» Мне ли было не знать, что сэр Джон Соурестон положил глаз на мою дочку и что он высматривает ее сквозь заросли бузины? Что было делать – признаваться, что дочка моя съела целых пять пирогов? Вот я и придумала сказать, будто дочка сегодня напряла пять мотков пряжи…
